Простоватый английский консул, только что женившийся на молодой, прелестной особе, счёл своим долгом бежать из Неаполя, как только узнал о поражении австрийцев при Маренго и о победном шествии французов к Флоренции и Неаполю. Чтобы не подвергать свою молодую жену опасностям такого стремительного переезда, он не мог придумать ничего лучшего, как поручить её заботам русского генерала, с которым близко сошёлся. Этот честный англичанин был уверен, что отдал своё сокровище в самые верные руки. Но друг этот не мог победить сильнейшего из искушений и пал под его бременем, быть может, ещё раньше, чем принял под свою охрану порученное ему сокровище. По правде сказать, это был поразительно красивый розовый бутон, и Бороздин, с разрешения мужа, для лучшего охранения своей молодой протеже, устроил её в том же доме, где жил сам. Общение было лёгкое, соблазн был велик. Это злоупотребление доверием, хотя и расцвеченное красивым увлечением, всё же остаётся пятном на его совести. Мы видим здесь культ материального и пренебрежение к духовному, соединённое с попранием всякого чувства достоинства.
Как только миновала паника, вызванная нашествием французов, консул возвратился, забрал жену и не знал, как благодарить друга за оказанную им услугу. Я его видел — это был добродушного вида человек, отнюдь не блиставший умом. Вскоре после этого, когда я уезжал из Неаполя обратно в Рим, генерал сопровождал меня. Он был очень весел и больше не думал уже о жене консула, которую вскоре, вероятно, и совсем позабыл.
В Неаполе время шло для меня быстро, и я не очень спешил осматривать редкие красоты местной природы и памятники искусства. Последние к тому же находились в запущенном виде с тех пор, как вспыхнула революция.
Вдруг, подобно удару грома в летний день, на нас обрушилось известие о смерти Павла. Первым чувством при этой неожиданной вести было удивление, сопровождаемое некоторого рода страхом. Чувства эти скоро сменились радостью. Император Павел никогда не был любим даже теми, для кого он сделал что-то хорошее, или кто нуждался в нём. Он был слишком своенравен, и никто не мог на него положиться. Курьер, привезший это известие посольству, имел вид глухонемого. Он не отвечал ни на один вопрос и издавал только какие-то непонятные звуки, находясь под впечатлением ужаса и данного ему особого приказа хранить молчание.
Он передал мне несколько слов от нового императора Александра, приказывавшего мне, не теряя времени, возвратиться в Петербург.
Охотно признаюсь в том, что приказ этот доставил мне великую радость. Италия, без сомнения, прекрасная и во всех отношениях интересная для изучения страна, в особенности для тех, кто приезжал туда, располагая свободным временем. Войны, разорившие тогда эту красивую страну, лишили её части обаяния, но следы этого разорения сами по себе были интересны для наблюдения. Но там я был далеко от моей родины, от моей семьи, от всех тех, кого я любил. Я был одинок и печален. Я никогда не умел быстро завязывать знакомства, таким и остался. Мне всегда требовалось много времени и особенно благоприятные условия, чтобы заставить растаять лёд, отделявший меня от известного лица, даже такого, с которым я часто виделся. Насколько дороги мне были мои старые знакомства (правда, малочисленные), настолько мало я чувствовал влечения завязывать новые.