От Рима до Флоренции со мной ехал генерал Левашев. Это был один из наиболее приятных спутников, неистощимый в рассказывании анекдотов. Он был послан в Неаполь с секретным поручением переговорить о возможности перемирия между воюющими сторонами. Император Павел, отделившийся от коалиции, хотел этим способом избежать всяких упрёков. Генерал Левашев считался как бы путешествующим для своего удовольствия, с целью осмотреть Италию. Данные ему инструкции исходили от графа Растопчина, бывшего тогда министром, который вскоре после этого, лишившись своего портфеля, удалился в Москву, когда Павел не только порвал с Австрией, но ещё объявил войну Англии, думал вступить в самый сердечный союз с Бонапартом. Всё это случилось в моё отсутствие; я никогда не мог достоверно узнать подробностей как миссии Левашева, так и удаления Растопчина, которое совершилось, несмотря на его дружбу с Кутайсовым. Как бы там ни было, миссия, возложенная на генерала Левашева правительством после смерти Павла, не удалась. Французские дипломаты тотчас же догадались, что молодыми Александром не так легко будет вертеть, как своенравным Павлом. Надо полагать, что таково было мнение Мюрата. Ещё не получив инструкций из Парижа, он уже занял всю Тоскану и шёл всё вперёд; но чем более он сомневался в дружеском сближении Франции и России, тем более показывал вид, что доверяет этой дружбе.
Он занял дворец тосканского герцога и угостил там меня и генерала Левашева превосходным обедом, на который были приглашены все бывшие во Флоренции генералы и известные лица, всего около шестидесяти человек. Нас обоих посадили подле госпожи Мюрат, очень стройной красавицы. Мюрат, сидевший vis-a-vis, неустанно заботился о нас и расточал нам любезности за себя и за жену. Он провозгласил тост за русского императора и затем пил за здоровье каждого из нас.
Когда во время спектакля генерал вошёл в ложу Мюрата, он заметил, что над его головой что-то колышется, то были концы русских и французских знамён, скрещённых вместе в его честь.
Прежде чем покинуть Италию, я поехал в Ливорно проститься с маршалом Ржевусским и нашёл его сильно страдающим. Я встретил там нескольких соотечественников, между прочим, Сокольницкого, сапёрного офицера, очень деятельного, с которым я познакомился в Литве во время кампании 1793 года, и Розницкого, с которым мы были вместе в лагере при Голомбе и в стычке при Грани. Оба дружески пожали мне руку, с волнением вспоминая прошлое и те события, свидетелями которых мы были.
Розницкий сказал мне, что ввёл в войсках приём, испробованный при Голомбе, который позволял кавалерии наших легионов передвигаться быстрее, чем это могла делать остальная французская кавалерия. Оба они были адъютантами, с правами команды, — чин, показывающий, что их считали искусными офицерами.