Марья Железина считала, что жизнь у нее сложилась счастливо. Да оно, наверно, так и было: не густо в Синявине баб, которым бы столь везло с приходу на свет до сухоты в теле. Только двое детей было у Масяевых, две дочери — Татьянка и Марька. А мать с отцом люди славные были здоровьем, сильные да работящие оба. Правда, не обогатели особо, но хлеб-соль не переводилась в дому круглый год. Да Татьяна замуж рано пошла, случайно обрюхатев в обманчиво-веселый сенокос. Но и парень-то, Егорка Ступаков, и родители его порядочными оказались: увезли Татьяну в соседнюю Мартовку, когда Марька только что бегать начала на своих ножках. И осталась Марька одна у матери с отцом, не на горе-заботу, а на радость-утеху. Чересчур-то не баловали ее, строга была мамка и шлепнуть могла по малейшей провинности, но и голода-холода и работы тяжкой не видывала Марька сызмальства. Беготня по лужкам да поягодные выходы в лес — вот и все, что помнится теперь из тех маленьких лет. Потом в школу пробегала семь быстрых годочков и не заметила, как рослою стала, телом налилась, а тут и Сергей Железин вернулся из армии — худющий, словно выжимали его до последнего соку, но сильный да проворный. А смуглый такой, ну прям, поди, как те чернявые люди, которые где-то на жарком, слышь, солнце живут и с которыми он воевал супротив каких-то «басманов» (надо думать, «бусурманов», по-тутошнему — говорил о них Сергей не раз, да уж забыла она). В первый же вечер пришел он с парнями на супрядки девичьи, что каждый вечер у Няши Гуляевой сходились. Шагнул через порожек, пустил острый взгляд по девичьему ряду, и пристыли глаза его черные на третьей с краю… И пропала Марья: и дома-то сама не своя, и посиделки совсем забыла, только и ждала вечернего часу — такая уж стала сумеречница! — когда он мимо их двора прохаживаться начнет… Месяц, два ли продлились их парные утемки с робкими касаньями рук, а чуть позже, ясно дело, и поцелуями — перебралась Марья, с приличным приданым, через два двора от родительского к Железиным. И слюбились же они с Сергеем! На сенокос ли, на лесные ли рубки, на сходки ли сельские — всюду вместе, всегда парой. Мужики, бывало, и зубоскалить порой пытались над Сергеем — что-де обабился совсем Железин-младший, ходить-то разучился без бабьего подолу, — да не больно-то посмеешься над ним: глянет из-под густеньких бровей так, что у любого пропадет охота скалиться. Уж и Варька народилась и в рост побежала — ох, росла: прям как в сказке, не по дням, а по часам, — и сами по морщинке нажили, а все как молодые. Людей не чурался Сергей, всегда к ним тянулся и все по-людски делал: и на сходках не молчал, и от выпивок в праздники не сторонился и пил не меньше других (а духарной делается выпивши, упаси бог! — то бороться сцепится с кем, то и на кулаки идет, как раздразнят), но головы никогда не терял, загульных и драчливых с женами не уважал, и сам ни разочку не тронул Марью пальцем. Даже не ругался он постыдными словами, окромя разве «едри твою», в сердцах, а то ведь некоторые в семь-восемь колен гнут матерные слова и не краснеют, как только их земля держит и как люди терпят. Конечно, был и у Сергея свой закраек, у кого его нет. Особо видно это было, когда он газету свою начинает читать, которую каждый год в Речном добивается выписать: уткнется в нее весь, рукой прикроет глаза, и зови его, кричи — не докличешься. Книги тоже любил Сергей не по-мужицки: в избе-читальне в такую хворную пору начинал засиживаться до глубокой ноченьки, а то и домой притащит эдакий кирпич Бондаренкин (кирпичи в одно время стали делать в Синявине, и был такой горе-мастер при кирпичном сарае — руками ломались его кирпичи) и до утра палит керосин, шуршит листочками. Читать-то не ахти какой мастак, учеба у него тоже небольшая была, вот таскал с собой книгу неделями. А то и так просто, без газеты и книг, случалось с ним иногда: глаза вдруг пустые сделаются, не слышит ничего и молчит, молчит нехорошо целыми часами. И не подступись к нему в такие часы, все одно не слышит и голоса не подаст, отлежаться ему надо какой-то срок при тишине, тогда и повеселеет и говорит помногу. Ой, да разве это все беда для мужика? Чай, не больно пьяна брань да кулаки по синяки!