Так думала Марья, войдя в избу и обиженно приткнувшись холодным лбом к печному плечу. И не ведала она, не смогла угадать того, что с мужем происходит сейчас как раз обратное: не сломленной, а туго натянутой лесиной состоял Сергей Иванович. Еще какой-то миг — и отдастся со страшной силой, собьет, сметет все, что окажется на пути. Замыкался он, затаивался в себе именно в моменты, когда требовалась от него отдача всех сил разом, до самой последней капельки. Перед серьезной дракой или шутейной схваткой с человеком, который мог быть сильнее его, моменты эти были короткими — сжался и распрямился, одолел, — но теперь перед ним стояло что-то не до конца понятое еще, и приходилось выжидать, не отпуская от себя натянутую силу. Все должно было проясниться после встречи с Федором Бардиным, а тот все не шел, хотя должен был, по соображениям Сергея Ивановича, появиться обязательно. Неужто самому пойти да поискать с ним встречи? Не много ли чести будет? Да и не будет ли смотреться, будто он, Железин, струхнул перед этим бандюгой, тогда как сам Бардин должен трястись перед ним сухою былинкою? Ну, «струхнул»-то… тут он перегнул, пожалуй: никто на селе — да и сам он — не поверит, что Железин мог испугаться и дрогнуть перед чем бы то ни было.
Задумался, убаюкался чуточку Сергей Иванович, откинувшись на лавочке к штакетнику ограды и незряче глядя в сумрак притихшей улицы — девки и парни по домам еще — в вид себя приводят покрасивше выглядеть, — да и не заметил, как появился Бардин. А он вот он, долгожданненький, круглой горкой высится перед ним и басит довольно, ломая нарочно слова:
— Убей бог не пойму ничего, ети вашу дышло! Одне говорят — при смерти лежит наш дорогой Иваныч, другие — будто в Речное покатил с утра. А он, гляди, целехонек сидит, здоровехонек и ехать никуда не думал, поскольку умный человек и…
— Не мычи, Федор, заткнись, — остановил его Сергей Иванович, поморщившись. — Садись вот. Да поведай, чего терся у моего двора, чего сказать хотел. А хоронить меня рано. И не вам хоронить.
Федор Бардин пощупал доску рядом с Железиным — крепка ли, вдруг да треснет под ним — и сел с краю, над чурбашком, врытым в землю, оно надежнее. Отвечать не спешил, сидел и причмокивал губами, круглое лицо казалось совершенно округло-плоским, словно забыли прилепить к нему нос, губы и подбородок: это вечерняя темь размазала и без того плавные от полноты — или заполненные жиром? — черты лица его.
— Выкладай, чего сказать хотел, чем припугнуть. Не больно мы с тобой дружки, чтоб зазря ты меня видеть хотел.