— А ты гляди, и допетрю, — не обиделся Бардин, радый тому, что удалось-таки повести разговор в сторону. — Аль ты меня совсем в дураках числишь?
— Ну-у, где там в дураках! Ты у нас мужик умный. Чересчур даже кое в чем, смотрю я… Только ум-то у тебя кривой, неправедный. Никак ты по-человечески жить не хочешь, все тебя на кривые дорожки тянет.
— Это как же понять — «неправедный»? — живо, без прежней оттяжки спросил Бардин. И, облегчаясь, даже словами опять играть начал: — Чевой-то не доходит до меня, убей бог не пойму. И впрямь, что ли, дурак?
— Не дурак, а строишь дурачка. Думаешь, дурачкам жить легче — вот и корчишься. — Сергей Иванович не скрывал досады: не той дорожкой пошел разговор, как ни старался он держать его прямо. — А коль и в самом деле не понял, разъясню я тебе: неправедный — это значит, правды людской не признаешь, топчешь ее, как своей скотской душе угодно. Понял теперь?
— По-онял…
— Вот тут-то как раз и навряд ли. Честным людям этого и понимать не надо, праведность они в душе носят. Раньше я еще мог бы поверить, что ты хоть головой, да сможешь это понять, мог бы поверить до пожара, а теперь… Теперь нет, не верю. Теперь ты для меня не человек, а зверь лютый. Вот к чему пришли мы с тобой, Федор Бардин.
Сергею Ивановичу и вправду надоело сидеть и растабаривать с ним, решил он покруче повернуть разговор.
— И ты, значит, взялся выслеживать того зверя? — Бардин долго поворачивал к Сергею Ивановичу неудобное на скамеечке тело, повернул наконец и колыхнул лицо усмешкой. — Чепуху несете, гражданин… как уж вас ныне… гражданин прокурор. Ничего такого нету. И зверя нету, и… следов тем боле.
Случаются иногда такие тугие встречи, такие разговоры внатяг, которые напоминают смертельную охоту: и охотник, и намеченная им жертва чувствуют друг друга столь остро, словно общее у них тело и нервы, каждый самый тонкий толчок в одном мгновенно отдается в другом, и оба знают наверняка, что ошибиться нельзя ни на шорох, иначе — конец. Но пока и Сергей Иванович в своей домовитой прямоте, и Федор Бардин в глубокой затаенности и показной растерянности полагали, что не сделали ошибок и что все идет так, как хочет он, а не другой. Железин открыто держал себя охотником, Бардина отводил в жертвы, и тот с усмешкой принял его условия. И не только принял, но и стал подыгрывать, делая вид, будто он и в самом деле осторожничает и петляет, как положено жертве. Впрочем, в игре их была и вторая подкладка: Сергей Иванович при всей откровенности не выдавал своих намерений, а Бардин, хотя и чувствовал, что пока переигрывает «охотника», томился именно незнанием этого. Своих же намерений Бардин не скрывал: давай жить тихо-мирно, не мешая и не трепля нервы друг другу.