— Ну, лес-то, скажем, не погниет. Да и хапаешь ты далеко не гнилой…
Сергей Иванович помолчал, собираясь мыслями. Привычка выдавать советы уже пошла вышаривать дорожки, по которым следовало бы жить Бардину: в лесорубы ему в те же идти? Леспромхозовские, слышь, ничего зарабатывают; а может, лучше в трактористы бы ему получиться? Уж они-то первые люди на селе, добрее всех живут… Но совет почему-то не давался. Не выходило что-то. Наверно, держало подспудное знанье, что не нужно Бардину никаких советов, это он просто себе в оправданье растабаривает. Да и впрямь — правда, что ли, человек не знает, как ему честным путем жить?!
— Хочешь знать ежли, Иваныч, — с обидой заговорил Бардин, не дождавшись ответа и, видимо, зная, что теперь Железин будет молчать долго, — я всю жизнь голодный живу. С малых лет по сей день голодный. Кажний день, кажний час жрать хочу. И сейчас вот сижу с тобой только что поемши, а уже невтерпеж жрать хочется, аж сводит в животе, вон как урчит. Кажется мне иногда, будто и родился я голодный и до сих пор не наелся ни разу… И виноват разве я, что таким меня бог сподобил, что накормить меня досыта не может? Думаешь, просто это — всю жизнь голод в себе носить? Потрудней то будет, Иваныч, чем с «правдой» своей таскаться и совать ее всем кряду: моя-де лучше и пахнет вкусней. А смотреть надо — у кого больней… Задела меня твоя «правда», Иваныч, и вот я те свою выложил, спробуй и ее понять. Да не поймешь ты, убей бог. Сытый, известно, голодного никогда не разумел. Только не знаю я, кто правей тут: голодный аль сытый. Ты-то знаешь, конешно, вам, праведникам, всегда все ясненько… Э-э, да что толковать, ети вашу дышло!
Тут бы и уйти Федору Бардину, оставив победное слово за собой. Видел же: подрастерялся Сергей Иванович от крутого его пояснения (всегда, каждую минуту есть хочет человек, и попробуй укори его за это!), но праведное опять же молчанье Железина вконец обозлило его, ведь в споре и ругани молчаливый кажется правее того, кто кричит и разоряется больше.
— Молчишь? Крыть нечем аль бурчаньем в моем животе забрезговал? Тогда, гляди, на другое изволишь ответить? Зачем ты-то на свете живешь, праведник эдакий? Я вот весь на виду — жрать хочу лучше да вкусней, как все живое хочет, одеваться теплей… Жить, жить хочу лучше! На том вся живность держится, горло друг дружке грызет, чтоб сытно да тепло было, ети вашу дышло! Аль не видишь, как люди-то живут? Рвут себе кто чего может. Спину горбят, ногти рвут на работе — зачем? Да затем же, чтобы жить лучше, жрать вдоволь. Состроил из себя святошу, а кому от этого прок? Зачем ты живешь-то, о чем ерепенишься? Жрешь ты, знаю, пахту одну да картошку и жену с дочкой ими одне кормишь, сам голодуешь да их мордуешь своей святостью, а зачем? Вот так, Иваныч, ответь на все это, коль сможешь, будь добёр.