Федор Бардин поднялся, запахнул порванную рубаху и, придерживая полы левой рукой, повел правой в сторону Сергея Ивановича.
— Еще раз скажу тебе, Иваныч: не хотел я с тобой вражковать. Да жрать-то я все одно буду хотеть. Выходит, столкнемся-таки, ежли не знаешь ты, каков он есть, голод… А кто кого посечет — Железины Бардиных аль наоборот — там видно будет… Бывай здоров, праведник. У-у, ети вашу дышло!..
И ушел. Незаметно и неслышно, словно провалился в пуховый сумрак. Не по телесам бесшумно ходил Федор Бардин.
А Сергей Иванович еще долго просидел у палисадника, склонив лицо к коленям, стараясь собрать весь сегодняшний вечер, понять до словечка и решить что-то на завтра, но рассыпались мысли, не получалось насадить их на один ровный стержень, чтобы можно было посмотреть на них издали разом. Не расслышал Сергей Иванович сразу ни девичьего подманного визга, ни парнячего густого хохота, ни складушек местных, столь же разнозвучных, встающих то в одном, то в другом конце Синявина.
Скачет заяц, скачет заяц
Белою поро-оше-ю-уу.
Заяц не косой — косая
Ты, моя хоро-оша-я-а! —
ядреным басом под довольный хохоток, и тут же хором, с уханьем припевно: «Ой, ты, матушка, да моя ро́дная, до чего ж моя матанечка дородная!» А с другой стороны улицы в ответ бойко, звонко и задиристо:
Не поешь ты, мой бедняга,
А гогочешь, словно гусь.
Чем с тобой пройти три шага —
Я в колодце утоплюсь!
Сидел Сергей Иванович, слышал и не слышал песенной перебранки, сидел и думал старательно, но мыслей так и не приходило особых, гулкая пустота стояла в голове, как и в груди тоже. «Вечно голодный… как волк… А волков мы зря, что ли, выводим?» — одно ходило кругом под черепом, чувствительно тяжелым, но и в этой мысли не было крепости, почему-то не хотела она прикладываться к Бардину. Еще пытливее прислушивался Сергей Иванович к себе и поразился вдруг: от злости недавней даже тени жидкой не осталось. Вот это уж совсем было непонятно. Чем так сразил его Федор? Силой, которой у него оказалось — видно было, чего скрывать от себя, — больше? Хитростью? (А ведь переиграл, зверюга, охотничка!) Да нет, не то, не то… Напрягся Сергей Иванович так, что буравчиком просверлила боль в опаленном глазу. И отмахнул Железин попытку достать что-то недоступное его уму, боль тоже отпустила сразу, и он успокоился на мысли, которую знал твердо: жил и живет на свете человек Сергей Иванович Железин честно, тут ни отнять, ни прибавить, и тут-то, наверно, и кроется ответ Бардину, но именно этого как раз и не понять ему никогда, пузырю урчливому. Не понять никогда и ни за что…