— Спиря… — почти шепотом сказал Сергей Иванович, стряхнув невеселые мысли о куме. — А правду говорят, что ты будто стихи большой мастак сочинять?
— Да уж прям большой. Это из-за частушек, что ли? Великое дело. Я их пудами могу выдавать. — Говорить Спирьке явно не хотелось об этом, он даже обозлился, похоже. — И кто ходит треплет обо мне?
— А ты ладно, не сердись, — остановил его Сергей Иванович. — Лучше поскажи мне чего-нибудь. Если помнишь, конечно.
— Почитать? — Спирька удивился, но головы к нему так и не повернул, только скосил глаза, надо полагать, с пытливым прищуром. — А чего? Поматерное, шутейное или… ну, самое мое?..
— Нет уж, давай что ни на есть «самое».
Спирька — не понять было, то ли решился, то ли нет — вздохнул опять глубоко, откинул свой соломенный навильник на штакетник. Смотрел куда-то вверх и молчал. Сергей Иванович проследил за его взглядом, но ничего там, кроме тусклого и темного неба с несколькими звездочками, не увидел. Заговорил Спирька, когда Железин решил было, что читать тот раздумал, и что вообще-то поздно уже, надо бы зайти в дом да заснуть хоть часок.
— Ага, вот это, наверное, подойдет сейчас, — сказал Спирька ясным голосом. — Ну, слушайте тогда.
Читал он, не теряя эту ясность, чуточку нараспев, но хорошо выделяя каждое слово. Наверно, слышно было его в ночной тишине далеко, на том порядке Линии точно, село позаснуло уже, только разве последние парочки еще ворковали на крылечках, а им, известное дело, лишь бы самим никто не мешал.
Когда свои великие крыла
Высо́ко держит ясное светило,
Мне так мила зеленая земля,
Я — человек, мне все земное мило.
Но в срок назначенный погаснет день,
И полыхнут Стожары надо мною.
И Млечный Путь — дорога лебедей —
Вдруг зазвенит натянутой струною.
И — чу! Опять, опять он, чей-то зов иль крик
Родился в том бездонном звездном звоне!
Опять, опять он в сердце мне проник
И опалил, обжег меня до стона.
Однажды переполнит этот жар
Всю грудь мою, и — сердце на частицы!
И бабочкой, летящей на пожар,
Моя душа на звездный зов помчится… —
Спирька споткнулся, помолчал и, бормотнув: «Ага, здесь надо еще…» — дочитал изменившимся, потухшим отчего-то голосом:
Наутро отнесете на погост,
Вздыхая, вы мое пустое тело.
И скажете: «Пустое это дело —
Все вверх смотреть.
Что толку с этих звезд?»
И замолк. Теперь уже, чувствовалось, прочно и надолго.
Сергей Иванович, пораженный напевом простых и, казалось бы, во всем понятных слов, не сразу пришел в себя. На сердце было сладко и мягко, будто плавало оно в топленом теплом масле, и не то в груди, не то в голове все еще звучали: «И Млечный Путь — дорога лебедей… И бабочкой, летящей на пожар, моя душа на звездный зов помчится…» Поднял глаза вверх и даже вздрогнул: показалось, будто там, высоко-высоко у самых звезд, ставших вдруг большими и яркими, летит упрямая маленькая бабочка.