Максим сидел на перроне, поглядывая то на небо, то на здание вокзала, то на телефон. До прихода поезда время еще оставалось, немного, но достаточно, чтобы начинать нервничать. Конечно, у них провинция, но «Саранче»-то пофиг. Тем более, рейсы из Москвы взрывают частенько. Лиза именно из Москвы возвращается.
Максим вытащил телефон, разыскал в списке контактов знакомую фотку и еще раз обернулся на привокзальную площадь. Встречающие-провожающие, отъезжающие с багажом и без, черные фигуры охранников. Сканеры, перила, турникеты. Все равно, если террорист захочет, он пройдет.
Телефон выдал гудков десять, не меньше, Максим уже начал беспокоиться, но тут раздался знакомый звонкий голос Лизы:
— Привет! Я подъезжаю, уже даже Никитовку в окно видно, ты где?
— На вокзале, жду.
— Мои тоже ждут, они на машине, давай с нами?
— Нет-нет, я так. Просто хочу убедиться, что ты доехала.
Семья Лизы была обеспеченной по прежним меркам, и оставалась такой. Все же существовавшие тысячу лет основы пока еще скрепляли цивилизацию, человечество не сползло окончательно в безумие и мародерство. Работали предприятия, коммунальные и административные службы — с перебоями, но работали, действовал общественный транспорт, выплачивались зарплаты и пособия. Мир напоминал часы, завод которых вот-вот остановится, и все же стрелки тикали.
Не случись ратоньеры, Максима с Лизой давно бы развела судьба. Она бы училась где-то за границей, родители и сейчас не теряли надежды отправить дочь в Германию, где жизнь была наиболее безопасной. Но увы, Берлин полностью закрыл государственные границы, в том числе и для беженцев из арабских стран, которых все еще было немало. Журнал «Шарли Эбдо» опубликовал собственную же карикатуру двадцатипятилетней давности с утонувшим ребенком и разместил рядом новую, с утонувшим стариком, сопроводив ее подписью, что все, дескать, течет и меняется. Над карикатурой не смеялись, вообще все улыбки последнее время тускнели рядом с оскалом черепа ратоньеры.
Это был странный мир, мир без детей и подростков. Мир без школ и роддомов, детских садов и площадок, мир без будущего и стимула жить дальше. Последним детям ратоньеры исполнилось шестнадцать-семнадцать лет, это были красивые юноши и девушки, многие из них вели уже вполне взрослую жизнь, но их красота тоже оказалась бесплодной, как пустоцвет.
Человечество окончательно потеряло надежду. Снова, как в первый год эпидемии, выросло количество суицидов. Над планетой словно повисли горящие буквы «МЕНЕ ТЭКЕЛ ФАРЕС», начертанные красками полярных сияний, огнями реклам и вспышками пролетающих метеоритов. Правительства во всем мире призывали к спокойствию и обещали огромные суммы на научные исследования, которым люди уже не верили. Кто-то сходил с ума, кто-то отказывался признавать очевидное. В детских колясках катали собак и кошек, на улице можно было встретить пожилую даму с косичками и в воздушном девичьем платьице или старика с ирокезом. Некоторые детские площадки раскатали бульдозерами, словно в ярости пытаясь уничтожить даже память о прежней жизни, но кто-то продолжал наводить глянец на уцелевшие карусели. Возникла новое движение антинатуралов, и означало это слово совсем не то, что можно было бы подумать. Участники организации — преимущественно молодые люди — ездили в леса, степь, к озерам, на морское побережье, где с остервенением уничтожали потомство животных. Антинатуралы не слишком скрывались от стражей порядка, будучи пойманными, они обычно громко возмущались, как можно вообще их преследовать, они всего лишь восстанавливают справедливость! Неужели прочие люди настолько трусливы, что готовы смириться со смертью своего рода, в то время, как даже мерзкие крысы, отвратительные мокрые лягушки или грязные свиньи будут существовать дальше!