От непривычки долго рассказывать новый знакомый постоянно отвлекался от основной темы, и возвращался к ней только после дополнительных расспросов. Итак, видимо, его мать сохранила способность к деторождению из-за прививки, которую получила, еще будучи в утробе, а почему бесплодным не стал ее муж, сказать бы не смог никто. Он, чужак и пришелец из других мест, никого не мог расспросить о своем прошлом.
С появлением на свет ребенка у общины появился новый смысл жизни, а заодно и проблемы. Все дружно согласились, что никого с большой земли о чуде информировать не стоит, иначе спокойной жизни придет конец, и ни ребенка, ни его родителей они больше не увидят никогда.
Охранять свое уединение им было нелегко. На полуострове оставалось еще немало людей, периодически побережье прочесывали вертолеты, иногда правительственные, в поисках терпящих бедствие, а иногда это были и вертолеты бандитов. Такие стреляли на поражение. Со временем меньше стало и людей, и вертолетов, и скрываться стало легче.
Но теперь люди не могли довольствоваться малым, чтобы кое-как дожить свой век. Им нужно было кормить себя и, возможно, новое поколение. Многие занимались огородничеством и разводили мелкую живность, но вот хлеба им не хватало. Общинникам пришлось стать земледельцами. Засевать сразу большие площади они не могли бы физически, да и огромное поле выдало бы общину либо бандитам, либо властям. Люди пошли на хитрость: здесь засевали полоску ячменя, в другом месте — пшеницу, в третьем — кукурузу, тем более, что и семян у них было мало. На поиски необходимой техники отправился муж Наили.
— Отец мой погиб. Я его не помню. Он погиб, когда пошел тоже на север. К большому поселку. Хотел найти машины, которыми пашут землю. Он пошел не один, с ним был еще один человек. Он и видел, как отца убили. Те, вооруженные люди. И они звали его по имени — Ванька. Это полностью Иван. Ты знаешь, да? — собеседник совершенно спокойно сказал, как звали его умерших родителей. Видимо, запрет на выбалтывание имен не распространялся на умерших.
— Конечно, знаю, — вздохнул Максим, вспоминая ростовского активиста, что так и остался лежать на дне Азовского моря. А его тезку, выходит, убили его же бывшие подельники…
— Мать очень плакала. Она думала, жизнь кончена. Она боялась, я буду один. И эти, с оружием, стали приходить чаще. Но не к нашей общине, нет. Вырезали одну соседнюю. Где большой город. Дед мой говорил — древний город Кафа. Знаешь, да?
— Да. Но она, — Максим указал на молодую женщину. — Она откуда?
— Я же и говорю. Однажды с той стороны много стреляли. Потом кто-то из наших пошел и увидел женщину. Молодую, тогда еще были молодые. Она не шла, она ползла. Была вся в крови. И протянула сверток. Говорила несколько слов на другом языке: не татарский, не русский, не украинский. Может, молдавский? Может, румынский? — молодой человек произнес эти слова неуверенно, с вопросительной интонацией, будто сомневался, что такие языки бывают, или что он верно помнил их название. И, получив в ответ кивок, продолжал: