— Что ты? Что я, маленькая? Что ты меня контролируешь?
Еще больше она бесилась, если Максим находил где-нибудь в шкафу бутылку пива и выбрасывал ее или выливал. Он не мог придумать другого способа борьбы, хотя этот был бесполезен. Мать бушевала, плакала, оскорбляла его, потом, протрезвев, снова плакала и просила прощения, а через день-два все повторялось.
Чайник закипел второй раз, Максим выключил его, глянул в окно — фонари не горели, — позвонил матери — телефон не отвечал. Попытался отвлечься на фильм, снял чайник с плиты и вместо стола чуть не приткнул его на полку в холодильник. Нет, нервы с этим ожиданием ни к черту, пусть лучше мать ругается, он встретит ее на улице. Он снял куртку с вешалки, и тут ожил телефон. Максим увидел входящий от матери и вздохнул с облегчением:
— Алло?
Но телефон заговорил чужим мужским голосом:
— Вы Максим? Тут женщина… вы у нее в телефоне значитесь как Максим. Муж?
— Сын, — дыхание перехватило, в грудной клетке вместо сердца образовалась пустота. — Она жива? Что-то случилось?
— Случилось…
Зарплату не выдали, банк на счет деньги не перечислил. Вот не перечислил, и хоть ты тресни — директорша закусочной сделала морду кирпичом, ибо от нее ничего не зависит.
— Все равно скоро мародерствовать будем, — хмыкнула Надежда, Анжелина сменщица. — У мэрии сегодня давка была, материальную помощь раздавали, потом пикет, что зря раздавали.
— Какие глупости. Скоро это никому не будет надо, и что с этим делать, солить? — Анжела поглядела через окно на улицу — не слишком ли там похолодало.
— Пикет был, чтобы деньгами, — объяснила Надежда. — А денег-то там и жаль… будто их и правда собираются солить. Ты как, может, посидим? Там еще портвейн есть, — Надежда мотнула головой в сторону чуланчика.
— Нет, мне домой, — Анжела мысленно пообещала себе, что завязывает. Вот сегодня, сейчас.
— Да чего? Кому наше здоровье нужно?
— Я к сыну.
— Ну как знаешь. Вот я счастливая, — заявила Надежда с бравадой, — мне переживать не за кого.
Если бы ей было не за кого переживать, размышляла Анжела, ее бы просто уже не было на свете. Ушла бы следом за матерью, за единственным близким человеком, как она теперь хорошо ее понимает… Все равно жизнь кончается, раньше бы говорили — ну что такое пятьдесят? А теперь, когда все болит, и лечиться нет смысла, потому что… потому что вместе с тобой стареет весь мир, и потому что жизнь кончается у всего мира, так же, как и у тебя. Странно, она всегда была белой вороной и отщепенкой, а теперь стареет и умирает одновременно с человечеством, без надежды на что-то лучшее. Хотя… каждый, наверное, считает себя выше других и каждый вливается в коллектив только внешне, как и умирает в одиночку. И спивалось большинство, может, у кого-то просто организм был устойчивей.