Они так и не задули свечей в ту ночь. Сомсу показалось, что Ирэн была для него более податлива, чем обычно. Ее соски были тверже под его пальцами и темнее. Ее лоно источало влагу и приняло его член легче, чем когда-либо. Движения во влажной жаркой глубине ее тела были так ошеломительно приятны, что Сомс глухо застонал, замедляясь, чтобы продлить удовольствие и все же через некоторое время срываясь в страстный быстрый ритм. Он впился в ее губы прямо перед тем, как заполнить ее своим семенем. Впился в ее губы поцелуем, и она не отвернула лица, не зажмурила глаз, полуприкрытых длинными трепещущими ресницами.
Сомс боялся возвращения в Лондон. Он боялся потерять то хрупкое равновесие, которое установилось между ними за время путешествия. И Лондон действительно встретил их неласково: дождями и ветром. Ирэн нездоровилось. Сомсу пришлось с головой окунуться в дела, от которых он так надолго отвлекся. Дом в Робин-хилл стоял пустой и недостроенный. Родственники-Форсайты все, как один, спешили высказать свое осуждение тому, что он позволил себе отправиться в какое-то безумное путешествие в такой тяжелый для семьи момент. Джун с ее новоиспеченным мужем все еще была в Америке, куда они уехали сразу же после свадьбы.
«Этот пират вздумал изучать какие-то достижения американской архитектуры, нет, вы когда-нибудь слышали о большей глупости?!» — возмущался Джемс.
Прошла только неделя после возвращения, а Сомс уже чувствовал себя так, будто его засосало в привычную рутину, как в болото. Он уже давно не притрагивался к Ирэн — она сказывалась больной, так что он настоял в конце концов на том, чтобы вызвать семейного врача.
Все менялось. Время будто разделилось на то, что было до путешествия, и то, что происходило во время него. Сейчас наступало какое-то совсем новое время — время после. Сомс не мог понять, на что оно должно было быть похоже.
Субботний день, завершающий первую неделю, проведенную дома, выдался погожим. Ирэн еще не вставала, и Сомс, проснувшийся по привычке рано, бесцельно бродил по пустому дому. Он зашел в музыкальную комнату, освещенную нежным светом утра, пробивающимся сквозь светлые портьеры, играющем в бликах на крышке рояля. Ирэн так часто сидела за ним, что Сомс мог представить ее себе сейчас, опускающую руки на клавиши, так же ясно, как если бы видел наяву. Он улыбнулся, прошел в комнату и сел на ее вращающийся стул.
Что она ощущала, когда сидела здесь часами? Какие радости доставляли ей эти маленькие клавиши, белые и черные? Сомс попытался понять. Он взглянул на ноты, стоящие на пюпитре — не те, что тогда передала ему Джун — и попытался наиграть первую строфу. Его пальцы — деревянные неделикатные пальцы — касались гладких клавиш, порождая тихие жалобные звуки. Стон неверной ноты, несколько прерванных корявых попыток и робкий, едва слышный голос мелодии, прорезавшийся даже несмотря на все несовершенства пианиста. Звук, растворяющийся в воздухе… Нечто столь эфемерное, что сохраниться может только в виде слабого отголоска в изменчивой памяти. Как сама радость, вероятно. Как счастье. Как красота.