Изобель обожала готические романы и была до определенной степени уверена, что не живет в одном из них. Возможно, картина нервировала людей своей странной историей и связью с печально знаменитым романом — что само по себе не казалось проклятием — и она едва ли считала эту ассоциацию негативной. Словно дом, где произошло громкое убийство, наполнен не призраками, а воспоминаниями тех, кто знает об этой истории.
Она была практичной женщиной, одной из наиболее известных западных исследовательниц писем и истории викторианских гомосексуалов, куратором дневников и архивов лорда Генри Уоттона и Бэзила Холлуорда, и она не верила в призраки.
* * *
Начался осенний семестр. Каждый год она считала своим долгом рассказать студентам курса викторианской литературы об истории своей семьи; еще будучи аспиранткой, Изобель выяснила, что самые любопытные всегда находят ее сами. Один из ее выпускников слышал о покупке на аукционе. Сесил хотел увидеть картину, но она солгала, что на время вернула ее обратно в аббатство Морли.
Изобель сама не поняла, зачем.
За первый месяц она не слишком часто видела мистера Г. — ее обязанности заставляли проводить больше времени в университетском кабинете, нежели дома, хотя она приобрела привычку проверять картину, когда возвращалась с работы. А однажды поймала себя на том, что здоровается с ней.
Филипп прав, подумала она. Мне нужно завести парня. Или девушку. Или хотя бы кошку.
Она стала раздражительной и списывала это на то, что никак не может привыкнуть к отсутствию нормальных времен года в Техасе, и что ее брат говорил об осени, когда на улице было под тридцать. В один дождливый день, в конце сентября, она допоздна работала дома, проверяя работы под взором мистера Г. Неделя была долгой, и Изобель продиралась через бесконечные растительные образы Вордсворта в очередной студенческой работе, когда ее глаза закрылись. Планшет медленно выскользнул из рук, и она заснула.
Мистер Г. повернулся к маленькому столику и подобрал нотный лист.
— Вам нравится Шуман, леди Изобель? Я могу сыграть для вас, если хотите. Моя мать часто играла мне «Вещую птицу», когда я был маленьким.
Изобель лежала не на кушетке в кабинете, а на диване, покрытом какой-то старинной тканью, сотканной на Ближнем Востоке, и смотрела на прекрасного юношу. Он улыбался, и все в его облике дышало невинностью и ослепительной молодостью. Только… в голубых глазах виднелись тени и что-то в его голосе, милом и красивом, грубоватом, словно ячменный сахар, ее беспокоило.
— Я сплю.
— Да. Но я и в самом деле говорю с вами, — он пересек комнату, обошел массивный мольберт рядом со столом, заваленным красками, кистями и мастихинами, и уселся за пианино в противоположном углу алькова, приготовившись играть. — Я знаю, что вы не можете быть… сколько там раз правнучкой Гарри, — сказал он. — Возможно, племянница? Кто сейчас носит титул? — он заиграл, пальцы легко касались клавиш.