Они обнялись.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Дарий.
— Не за что, — просто ответил Байрон. — Они больше не придут.
И рассмеялся:
— Те не придут, а вот эти… Вглядись, падре, в их порочные лица. Перед тобой самые отборные грешники, хуже просто не придумать. Возьмём, скажем, Крыса. Крыс, за сколько ты продал последние снимки с сиськами знаменитости, напомни мне? Сколько?! О, пудинг, почему мне столько никто не платит?
Часть третья. Благополучная развязка
Байрон метался по ризнице, размахивая руками и щедро одаривая Дария пудингами разной степени выразительности — по большей части громкими. Очень громкими.
— Упёртый солдафон! Осёл, лишённый воображения. Невежда. Впрочем, и невежа тоже.
— Давно не видел тебя таким, — встревожился священник. — Успокойся и расскажи, что случилось.
Но Байрон остановился лишь затем, чтобы перевести дыхание, на его лице легко прочитывалось: он сказал далеко не всё.
— Я сейчас взорвусь.
Увы, поэт был очень далёк даже от подобия спокойствия.
— Не понимаю, Дарий, как ты можешь дружить с ним? Мне пяти минут хватило, — пожаловался он.
— Хватило для чего?
— Чтобы понять, что представляет собой Дункан Маклауд.
— И что же? Расскажи мне.
Дарий крутил в руках игрушечного солдатика, он нервничал, но старался не подать вида, пытаясь следовать собственному совету.
— Я же тебе только что перечислил всего его сильные стороны, чем ты слушал? — возмутился Байрон. — Солдафон, осёл и невежда.
— И мой друг.
— Это-то и странно.
— Всё же я бы не судил о нём так категорично.
Но поэт отмахнулся от этого довода, как от скучной аксиомы:
— Ты ни о ком не судишь категорично.
Байрон остановился у стола, за которым сидел Дарий, и погрузился в раздумья. Придя, видимо, не к самым оптимистичным выводам, он заявил, чеканя слова:
— Если я ещё раз пересекусь где-нибудь с Маклаудом, всё закончится плохо. Очень плохо.
Он нахмурился, и его глаза стали почти чёрными.
— Я его вызову — вот что я сделаю!
— Нет! — не выдержал Дарий, поднимаясь.
Байрон посмотрел на друга умоляюще. И пожаловался:
— Как ты не понимаешь: меня с души воротит, когда я его вижу. Немотивированная антипатия, против неё я бессилен, и…
Дарий не дал ему договорить, резко оборвав:
— Ты можешь сколько угодно бранить Маклауда, находя в нём качества, которые, возможно, в нём действительно имеются и которыми не стоит гордиться. Но ты не замечаешь одного. Одного очень важного качества Дункана, оно есть у него и есть у тебя. Не хочешь замечать.
— Какого качества? — попытался уточнить обескураженный поэт: Дарий, утративший своё обычное хладнокровие, стал для него настоящим откровением, причём не самым приятным.