Все проясняется, когда на сцену выходит Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы. Арамона — предсказуемо — срывает раздражение на Валентине, но довести Спрута у него ума не хватит. Правда, вместо него чуть не срывается унар Ричард, наследник Окделлов. Если бы не мэтр Шабли… Валентин думает, что, наверное, надо найти возможность посоветовать Ричарду тоже внимательно осмотреть свою комнату, но не успевает. Панталоны висят под потолком, а Арамона орет:
— Тогда как вы объясните, что в вашей комнате найдены эти вещи?
Значит, Суза-Муза решил подстраховаться. И Валентин не может вмешиваться, будет только хуже… но вмешиваются Катершванцы. Следом за ними Паоло и Берто, и напоследок Арно. У последних двух, кстати, вполне хватит наглости и фантазии на некоторые из подвигов неуловимого графа, но Валентин сильно сомневается, что Салина или Савиньяк будут кого-то подставлять.
— Вы шестеро — в Старую Галерею! — Еще чуть-чуть, и Арамона просто взорвется. — Остальные — спать!
Что ж, спать так спать. Доказать невиновность обвиняемых можно и другим способом. Опять же, наконец, отвести душу и объяснить господину Арамоне, кто он есть.
Колиньяру, и кто там еще был замешан, хватает соображения не опровергать кончину Сузы-Музы, однако это не мешает Арамоне зверствовать, а самому Эстебану — издеваться. И если Эстебана с прихвостнями не так уж сложно осадить словами, то Арамону приходится терпеть. Впрочем, и в положении козла отпущения находятся светлые стороны.
— Я знаю, эр Штанцлер говорил, что нам нельзя навлекать подозрения, — горячится Дик. — Но так точно нельзя!
Дик местами наивен настолько, что это смешно, но ощущать поддержку неожиданно приятно. С Окделлом они почти что в одной лодке, это понятно. А братья-бергеры, похоже, просто не любят несправедливость, не боятся Арамоны и не думают о политике. И Берто с Арно по крайней мере не гонят его с общих сборищ, хотя уж Савиньяку-то его точно любить не за что. Валентин мало говорит и много слушает, но вторая половина обучения в Лаик проходит куда лучше первой, несмотря на наказания и крики.
В последний перед выпуском приезд в Олларию Валентина встречает Удо Борн и с мрачным лицом рассказывает ему — со слов Штанцлера, разумеется, — о Высоком Совете и речи кардинала.
— Он открытым текстом запретил Людям Чести брать в оруженосцы герцога Придда. Мне очень жаль, Валентин.
Валентин уверен, что в Лаик по его лицу ничего нельзя понять, но, как оказалось, о Совете рассказали не только ему. И Колиньяр радостно делится новостями со всем «загоном».
— Если крикнут тебя, никто не скажет «нельзя». Это есть нарушение порядка, — говорит Йоганн, когда Катершванцы и Дик находят Валентина в саду.