— Я вытащу тебя отсюда.
— Нет, — выпалил Дарий в ужасе. Достаточно плохо, что один из них сегодня умрет, но оба? Они дружили много лет. Он не мог допустить такого конца. — Нет! Ничего не делай. Ради Бога, спаси себя. По крайней мере, ты получишь Квикенинг, не все будет потеряно.
Митос вздрогнул от этого предложения. Он бы ответил, но тюремщики грубо развернули Дария и заставили идти через злую, кричащую толпу к ступеням гильотины.
Он надеялся, что сможет увидеть Митоса со ступеней — лицо друга сколько-то поддержало бы его — но толпа поглотила того, как жертву живую, и видно было только мешанину чужих лиц и поднятых кулаков.
Дарий остановился на верхней ступени и посмотрел на верхушку машины смерти месье Антуана Луи. Машины для убоя бессмертных.
Вот, хотя иду я через долину смертной тени, не убоюсь я зла.
Он не сопротивлялся, когда его привязывали к узкой деревянной поперечине. Его шея неудобно лежала на деревянном выступе, и то, что это временно, было несерьезным утешением. Он посмотрел вниз и увидел голову предыдущей жертвы: они даже не побеспокоились опустошить корзину. Слезы все еще блестели на бледных щеках Эмиля Дюльсени.
— Последние слова? — равнодушно пробормотал палач. Его рука уже лежала на спусковом рычаге.
— Бог простит нас всех, — сказал Дарий и закрыл глаза.
Он услышал щелчок рычага.
* * *
Дарий выпрямился в темноте, задыхаясь, одна рука на горле, другая подсознательно вцепилась в бортик кровати. Да. Да, он был в своей постели, в безопасности настолько, насколько возможно священнику в Париже, распаленном кровью жертв.
Сон. Мой Бог.
Ему потребовалось несколько попыток, чтобы зажечь свечу возле кровати; когда ему удалось, он сел на краю своей узкой койки, уставившись на маленький огонек, жалея, что этот день прошел вне стен церкви Юлиана-Бедняка. Настали времена, когда ночи могли тянуться чересчур долго.
«Ты должен покинуть это место, — прошептал ему голос — голос его собственного страха. — Твой любимый Париж убьет тебя. Революция не любит священников».
Это был всего лишь сон. И еще: у него и раньше бывали сны такие же яркие, как этот.
Они слишком часто сбывались.
Дарий поднялся, натянул сутану поверх длинной ночной рубахи и тихо прошел из своих комнат в придел церкви. Он опустился на колени перед алтарем и склонил голову, и долго оставался в такой позе, погруженный не в молитву, но в мысли. Он, в некотором смысле, боялся молиться — сильным искушением было просить Бога отвратить смерть от его двери, а это был бы грех. Вместо этого он просил стойкости и сострадания, и поднялся на ноги, когда услышал скрип старого дерева — это открывалась входная дверь церкви.