На Сапун-горе — весна… Щедрая, дружная. Веселые рощи дубков, гледичий, софоры зеленым шумом ласкают слух. По обе стороны асфальтированных дорожек полыхают тюльпаны, приветливо кивают головками нарциссы, на небольших изумрудных полянках желтеют одуванчики. А над головой — чистая голубизна мирного неба.
Казалось бы, ничто среди великого праздника пробуждающейся жизни не напоминает о великой скорби и боли, пережитой этой землей. Но стоит оглянуться, и взгляд наталкивается на купол диорамы, повествующей о штурме Сапун-горы в мае сорок четвертого. На это полотно, запечатлевшее апогей штурма 7 мая, невозможно смотреть без волнения. Тихо в зале диорамы, но кажется, что вокруг гремит бой: грохочут пушки, ревут в воздухе самолеты, льется горячая кровь…
Рядом с диорамой устремился ввысь шпиль гранитного обелиска — памятник тем, кто своей кровью обильно полил каменистую землю Севастополя. У подножия, на мраморных плитах — наименования частей, особо отличившихся в боях за город-герой. И среди них — 30-й Краснознаменный Севастопольский разведывательный авиаполк. Мой родной полк.
Черноморские соколы покрыли себя неувядаемой славой в боях за Отчизну. За годы войны в воздухе и на аэродромах они уничтожили 2149 самолетов врага, вместе с кораблями флота потопили 800 и повредили 500 плавединиц противника. 61 авиатору было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Девять из них — воспитанники нашего авиаполка: Василий Александрович Мордин, Василий Андреевич Лобозов, Владимир Антонович Скугарь, Владимир Гаврилович Василевский, Дмитрий Максимович Лебедев, Иван Иванович Ковальчук, Иван Тимофеевич Марченко, Александр Дмитриевич Карпов, Александр Евгеньевич Рожков.
Отсюда, с Сапун-горы, в голубой дымке просматривается мыс Херсонес. Сорок лет минуло с той поры, когда комиссар Михайлов поднял бойцов на прорыв вражеского кольца. На том месте, где он упал, сраженный взрывом, установлен бюст крылатого комиссара. Он остался для нас живым навсегда: честный и непреклонный, готовый в любую минуту выполнить трудное задание Отчизны. Имя Михайлова — в наших сердцах, в названии одной из улиц города. Другие улицы Севастополя тоже берегут имена севастопольских соколов: улица Генерала Острякова, улица Якова Иванова, улица Николая Саввы, улица Хрусталева…
Каждый раз, бывая в Севастополе, я прихожу на Приморский бульвар, где в грозные дни обороны мы встречались с Васей Мординым. Отсюда, с бульвара, от памятника затопленным кораблям видна бухта Матюшенко. Там был наш аэродром, там стояли наши фанерно-перкалевые «коломбины», призванные в ту грозную пору выполнять роль ночных (а порою и дневных) бомбардировщиков и разведчиков. Мы летали по пять-шесть раз в сутки и, возвращаясь с боевого задания, каждый раз видели под крылом самолета не только разрушенный, окутанный черным дымом город, но и изувеченную землю вокруг него. Изрытая бомбами и снарядами, иссеченная пулеметными очередями и осколками мин, она на многие километры лежала мертвой, желто-бурой, с черными пятнами обугленных кустов. Казалось тогда, что огонь войны сжег все и навсегда. И вдруг в мае сорок второго севастопольская земля вспыхнула алым пламенем: зацвели маки. Трудно было представить, как они выжили в том аду, но они выжили, выстояли и покрыли землю большими и малыми огненными полотнищами. Поэты утверждали, что это кровь погибших воинов залила землю и зовет к мщению. И это было похоже на правду.