— Как долго у меня обычно занимает восстановление?
— Несколько месяцев, — отвечает Уилер. — Но если начистоту, в этом отделе люди уже в первый день — такие же профессионалы, как и в любой другой. Либо ты эту работу начинаешь на всех парах, либо не начинаешь вовсе. Дальше — просто подгонка и подстройка.
— То есть, вы хотите сказать, что состояние моего рассудка вам не важно, и нужно, чтобы я немедленно вернулся к работе, — заявляет Ким.
Уилер кивает.
— Для начала мне нужна актуальная запись по объекту. Вычисли характер охоты Грэя и то, как ты его одолел. Выясни, что он делал с трупами — сжигал, аннигилировал или просто оставлял гнить так, чтобы их никто никогда не заметил. К тому времени, когда он вернётся, мне нужны меры противодействия.
— Он не умер? А, стоп, — говорит Ким. — По-моему, это я знаю. Вспоминается. «Идеи не умирают».
Ты незабываем, иначе и не скажешь
— Эл, всё готово.
Лин Марнесс уже разменял десятый десяток лет, и уже лет десять ему не доводилось прямо стоять на ногах. В былые годы он был человеком-громадиной, двухметровым, боксёрского телосложения. Мало было на свете таких людей, кто мог бы посмотреть ему прямо в лицо, а тех, кто мог бы при этом отказать — и того менее. Всё это богатство за годы подточила болезнь. Он чувствует, словно живёт на дне глубокой ванны, окружённый скользкими стенами, на которые невозможно залезть, и никто из тех, кто смотрит на него сверху, не в силах помочь ему, не в силах протянуть руку. Последние несколько месяцев он лежал, свернувшись, на своей постели, до срока приобретая трупный цвет. Было бы терпимо, если бы он лишился рассудка, но он помнит, кем был раньше: вожаком, надеждой и опорой. Раньше он мог повернуть к лучшему ход катастрофических событий, мог добиться справедливости. Раньше он защищал людей.
— Эл. Можешь просыпаться.
Но сейчас в его редких, бесцветных волосах гуляет ветер, а с неба падают лучи Солнца, жар которых наполняет его тело, словно тонизирующий напиток. Он на свежем воздухе; слишком много времени прошло с тех пор, как ему доводилось выходить на свежий воздух. Открыв глаза, он видит озеро. Знакомое озеро в северо-западном краю, куда он раньше ездил каждое лето, не беря никого с собой. Он на лодке — его собственной лодке — лежит на палубе, покрытой одеялом. В нескольких километрах позади от них стоит его домик у озера, и сейчас там никого нет.
Лучше и быть не может. Он и не знал, что в нём ещё остались силы на то, чтобы хотя бы выйти из больницы, не то что преодолеть такой путь. Но если бы пришлось выбирать место, где лучше уйти, то может статься, он выбрал бы именно это.