Но встречались люди и иного образа жизни. Квартира, где мы снимали угол, была неспокойной. Хозяин квартиры Порфирий Дубинин, бывший матрос Сибирского флотского экипажа, был максималистом, имел большой круг знакомых. Его друг Татаринов, бывший матрос, служил кочегаром на пароходе «Симбирск», совершал рейсы в Шанхай и возил контрабанду (он вскоре уволился или уволили его). Приходили к хозяину Бажанов, хорошо одетый и с приятными манерами, Григоренко — высокий и стройный, с ухватками военного, и многие другие. Все они нигде не работали, но часто пьянствовали. Приглашали на свои пирушки и нас: Штейнберга, Алешу и меня. Пьянка нас не соблазняла. Мы зарабатывали немного, но не голодали. А рядом с нами — люди нигде не работали, а жили широко.
По сообщениям газет мы могли судить о том, что в Советской России живется трудно. Начинался незабываемый 1919 год. Окруженная армиями белых генералов и интервентов, вооруженных первоклассной по тому времени военной техникой, Красная Армия и советский народ напрягали все силы, отстаивая свободу, революционные завоевания. Вся Сибирь и Дальний Восток изнывали под гнетом произвола колчаковских ставленников и самозванных атаманов. Во Владивостоке свирепствовал генерал Иванов-Ринов, установивший режим террора. За слово «товарищ» — пороли, подозрение в большевизме стоило тюрьмы, даже расстрела. Каждый шаг и каждое слово требовали от людей, сочувствующих большевикам, особой осторожности.
Рабочие рассказывали, что после контрреволюционного переворота 29—30 июня 1918 года чехословаки и белогвардейцы арестовали почти весь состав исполнительного комитета Владивостокского Совета и наиболее активных руководящих большевиков. Среди них были товарищи К.А. Суханов, П.М. Никифоров, М.И. Губельман и другие. В общем, руководство было разгромлено, и большевики ушли в подполье. Рабочие, которые часто бывали у нас на квартире, говорили, что небольшая группа большевиков уцелела и ведет работу. Из листков и газет, которые мы изредка получали, мы и сами знали, что подпольный обком большевистской партии действует. Я стал часто бывать в Центросоюзе, у К.П. Никифоровой. Эта худенькая и плохо одетая простая женщина, мать двух детей, почему-то вызывала у меня доверие. И на ее вопросы о грузчиках и моей работе я рассказывал ей все запросто. Однажды сам спросил:
— Не родственник ли вам большевик Никифоров, который в тюрьме?
— Он мой муж, — без колебаний и просто ответила она.
Это было большой неожиданностью. Я стал с ней еще более откровенен и в каждый свой приход буквально давал ей отчет о том, что у нас делается.