«Однажды меня попросили прочесть текст перед классом, и я не смог – страница представилась мне просто мешаниной из слов. Я залился краской, а другие дети засмеялись. Это было так унизительно».
«Желание преодолеть чувство неполноценности, которое владело мной в школьные годы, движет мною и по сей день. Я по-прежнему не знаю алфавита. До сих пор не умею правильно читать и писать. Не знаю слов национального гимна. По-прежнему не могу прочитать “Отче наш”. Моя дислексия придала мне дополнительные силы для того, чтобы самоутвердиться».
Но можно ли воспитать в человеке амбиции? Можно ли научить его оставаться спокойным на линии старта автогонки или последнего удара в лунку в гольфе? Оба моих собеседника, послы мира в Королевском банке Шотландии, возвели глаза к небу. «Психологи! Я смеюсь над каждым из них, – сказал Никлаус. – Что они знают? Для них это все теория. Меня пытаются научить люди, которые никогда не играли в гольф».
«Как могут они учить Тайгера (Вудса), или Фила (Микельсона), или Ретифа (Гусена) игре? Все это человек должен постичь сам».
Что думает Никлаус о Вудсе, единственном человеке, который может оспорить его статус величайшего гольфиста? Не питает ли он втайне надежды на то, что его соотечественник, выигравший 12 крупнейших мировых турниров, вдруг остановится и позволит рекорду Никлауса 18 турниров остаться непревзойденным? Хотя ранее Никлаус заявлял, что рекорды на то и существуют, чтобы их били, он признает, что инстинктивно испытывает настороженность по отношению к претенденту на его трон.
«Конечно, я предпочел бы, чтобы мой рекорд остался нетронутым, – сказал он, вдруг став похожим скорее на грозного гризли, чем на Золотого медведя[35]. – Я не праздную, когда Тайгер записывает очередную победу на свой счет». Как считают и многие другие великие спортсмены, включая и Стюарта, пугающий соперников инстинкт состязательности Никлауса может сравниться только с его искренностью.
2 июля 2007 года
В жизни Мартины Навратиловой было так много проб и ошибок, так много несправедливостей и жестокостей, радикальных перемен и личных трансформаций, что представляется вполне естественным рассматривать судьбу этой спортсменки как перманентный революционный процесс. Каждый год – новая философская концепция, каждый месяц – новый вызов, каждый день – потенциальный жизненный водораздел.
Таков и один из летних дней 1975 года, когда 18-летняя Навратилова идет по берегу реки Бероунки в ее родном городе Ржевнице рядом с приемным отцом, с глазами, полными слез, и сердцем, трепещущим от страха. Ее расцветающая карьера находится под угрозой, исходящей от Теннисной ассоциации Чехословакии, контролируемой коммунистическими властями страны, и она мучительно размышляет над вопросом о том, остаться ли ей в Америке на предстоящем Открытом первенстве США.