Его взгляд был по-прежнему устремлен на меня, и я, сам не знаю отчего, молчаливо смирился с тем, что должен остаться здесь — быть может, навсегда. Я сидел на его стуле, вполоборота, сложив руки на спинке стула и оперевшись правой щекой о тыльную сторону ладони, полусонный и в полусне соглашающийся со всем, что он говорил.
Иногда, когда у меня затекала рука, я менял положение тела, принимал позу кучера и, уперев руки в бедра, раскачивал между лопаток головой, как чем-то тяжелым, — и все слушал его, а он все продолжал говорить.
Его слова изливались с тихим журчанием; мои глаза, остававшиеся открытыми, следили за плавно колыхавшимся подолом его ночной рубашки, подчинявшимся тем движениям, какими он сопровождал свою речь. Это зрелище напоминало ритмичное набегание волн на пустынный берег, и во время его объяснений, которые казались мне повторением чего-то давно знакомого, а потому прямо-таки приглашали немного поспать, я, очевидно, в самом деле несколько раз вздремнул, потому что время от времени у меня возникало чувство, будто Литфас произносил некоторые предложения по два раза и больше — так усердно, что они в конце концов превращались в моей голове в образы, которые довольно долго оставались стоять один подле другого и лишь постепенно тускнели — как световой отпечаток той лампочки, о которой он только что упоминал.
Из истории меновой торговли
«Стоп! Ты, наверное, помнишь легенду о праотцах-основателях, — сказал он вдруг без всякого перехода и так громко, что я сразу очнулся от дремы и кивнул с таким видом, будто безоговорочно признавал свою вину. — В ней рассказывается о том, как Эг наступил на лик Божий, после того как праотцы поделили между собой землю. Правильно», — подтвердил он. Можно было подумать, я только что решил трудную экзаменационную задачу. Однако Литфас, словно ему необходимо было продемонстрировать, что от него не укрылась моя невнимательность и что я здесь всего-навсего ученик, притом неважный, а он — учитель, тут же счел нужным ограничить свою похвалу оговоркой.
«Правильно, — повторил он, — и в то же время ошибочно». Он выглядел удовлетворенным. «Ошибочно по той причине, что настоящее святотатство совершилось еще прежде того, и деяние Эга может быть истолковано как последовавшая за тем реакция, как попытка — конечно, преступная и своей бессмысленностью только усугубившая святотатство, однако в сущности невинная попытка поправить только что совершенное нечестивое дело. Как это объяснить?» — спросил Литфас. И опять его слова не были вопросом, обращенным к кому-либо; они звучали, скорее, как пустая фраза, заготовленная им для такого случая, или как предлог для того, чтобы пуститься в новые объяснения.