«Когда первый крестный оставит свою должность, ему придется выбирать между девятью разными именами. Четыре из них он получил по нисходящей линии, остальные пять — по восходящей. Договоренность об общем обозначении, конечно, существует — но все-таки каждый, кто предлагал свой вариант имени, не принятый другими крестными, тайком продолжает использовать собственное словечко. Упрямая у нас раса! — прибавил Цердахель. — Имена первого крестного звучат: “Рыба-что-не-умеет-плавать”, “Острый-и-быстрый” (так звали его мы, остальные), “Вода-бегущая-домой”, “Отойди”, “Малый светильник” (так биреши называют Луну), “Найденный-и-не-потерянный”, “Уравнивающая несправедливость”, “Сломя голову” и “Едва начал”. Некоторые из этих имен вам, пожалуй, покажутся сложноватыми, но на самом деле — ничего подобного. Они почти все заимствованы из жаргона и там имеют длину не больше трех, ну, самое большее — четырех слогов. А потому вы позже, возможно, еще услышите, как первого крестного (ему недолго оставаться крестным, скоро его год кончится) будут звать “Шакалом”. Дело вот в чем: имя, которое ему дали после того, как он нанес свой первый визит, звучало “Хад-каль”, что в переводе значит “Острый-и-быстрый”. По милости ложной этимологии “Хад-каль” превратился в “Шакала” — точно так же, как случилось когда-то со мною и моим именем. Хотя первоначальное слово еще не забыто, но то ли по нетерпению, то ли по незнанию традиции люди переводят его на немецкий не только в соответствии со значением, но заодно и в соответствии со звучанием, тем самым опять-таки усугубляя избыточность. “Цердахель”, видать, сделалось труднопроизносимым, и люди каким-то образом умудрились переделать его в “Штёттера” * (географическое название, как и “Гибралтар”). Слово продержится на протяжении одного-двух поколений, хоть, впрочем, вздумай кто из моих племянников прямо сегодня заявить, что брат его мачехи действительно носил имя “Заика”, многие без возражений примут такое объяснение».
О нечеткости слов
«О том, как происходят подобные изменения, можно судить по старинным рассказам. Может показаться, что процесс этот устремлен к одной-единственной цели: вытряхнуть смысл слова из его вместилища, затем — образно выражаясь — переделать сосуд на свой лад и влить в него новый смысл. Биреши думают, что они таким образом “вливают новое вино в старые мехи”, и для них все это шуточки и развлечение — хотя в Книгах ясно сказано, что так поступать не следует. Правда, сам наш злосчастный язык немало тому содействует: он ведь не знает чистых значений, он знает одни лишь образы, а тем самым подталкивает нас к толкованиям. Вдобавок… — сказал пьяница и краем рукава смахнул пепел, упавший на стол с его сигареты, — тут ведь сплошная суша! А это настоящая болезнь. Безумно тяжело сносить бессмыслицу, страдая от жары здешних дней и холода здешних ночей, — такая игра требует терпения, и в нас еще развивали к тому навык, с самого детства. Буквы суть знаки, а всякий знак несет в себе свой прежний смысл.