Читал я усердно, а потому скоро завершил чтение — и начал читать сначала. Каталог марок я листал в поисках геральдических животных на гербах новых африканских стран, а также изображений экзотических южных птиц: меня всегда интересовала зоология и в свое время я мечтал стать натуралистом. В книге Коллинза меня особенно занимал раздел о прививании и подрезывании шпалерных растений, так как там излагалась история культивации плодовых деревьев в Древней Месопотамии, в Персидском царстве и у египтян — в культурах всех этих народов присутствовало представление, согласно которому деревьям присущи свойства, специфически связанные с их полом, чем и определяется их предрасположенность к прививке определенных черенков, в то время как прививание другими черенками совершенно исключалось их неподходящей половой ролью; кроме случаев, когда «противоестественное скрещивание ненавистных друг другу древесных рас» призвано было способствовать изготовлению волшебных палочек и прочих магических средств.
«Домашнюю книгу» я тоже часто перелистывал. Помимо рецептов и указаний, как правильно вести домашнее хозяйство и растить детей, в ней я обнаружил подробное описание моей болезни, тифа.
«Мул его лягнул», — говорят в здешних краях о человеке, бредящем в лихорадке. Мне эта болезнь нанесла тяжкую, зияющую рану; поначалу мне часто казалось, что в груди у меня пробита небольшая дыра и сквозь нее из тела улетучивается воздух, как через запасный клапан. Меня еще трясла раневая горячка, но около этого отверстия и над ним постепенно запекалась корка. Она была похожа на большой орден в форме звезды, орден, пожалованный мне, чтобы прикрывать шрам, который у меня останется. Я с гордостью мог показывать всем сей высокий знак отличия: вот, дескать, взгляните, это у меня крест за отвагу, орденская колодка с лентой! Особенно охотно я демонстрировал свой орден Репе — моему щенку, которого тетушка, посоветовавшись с врачом, хоть и нехотя, но все же пустила в бальную залу.
Я наудачу читал своей собаке (она оказалась сучкой) что-нибудь из трех книг. Она лежала, помаргивая и вытянув перед собою короткие лапы, на потрепанных половых тряпках, которые постелила ей тетушка у двери в комнату, напротив моей постели. Когда я смотрел на эту псинку — как она там полеживает и немо поглядывает в мою сторону, — у меня возникало странное чувство, будто в животном материализовались первые два дня моего пребывания в Цике. Собака была живым памятником или, вернее, превратившимся в памятник прежним состоянием моего Я, которое сам я каким-то образом выжал из собственного нутра, породил на свет. И скоро вся моя болезнь должна была перейти в нее, или даже более того: собаке было уготовано принять на себя ту участь, которая предназначалась мне. «Эдьнек — эдьеб», — говорил я ей. Как я к тому времени успел выучить, то был рефрен одной детской считалки и означал он: «Одно вместо другого».