Люмьер достал платок и высморкался. Немного помолчав, он продолжил:
«Я был занят мыслями о том, как бы мне выиграть и эту вторую партию, так сказать, вне конкуренции, не беспокоя этим Конягу. Совсем ошалев от своего плана, я продумывал следующие шесть-восемь пар ходов. Сам не свой, я двигал фигуры туда и сюда по столу; Штиц все еще размышлял. И тут для меня все вдруг ожило на обеих досках, верхней и нижней: ладьи странно виляли бедрами, пешка спустила с себя штаны, чтобы испражниться на поле, где она стояла; офицер, который давненько уже неподвижно дожидался на одном и том же месте, стянул с себя один сапог и обследовал подошву; а несколькими полями дальше один из моих коней, повернувшись задом к середине доски, общался со своим противником. Одну за другой я приподнял фигуры, тщательно осмотрел их и опять поставил на место. Теперь и другие посетители заметили, что у нас за столиком творится что-то неладное, и подошли к нам. Сидевший рядом со мной Ослип конвульсивно дергался, заламывая руки. Потом — раз! Мне почудилось, будто кто меня со спины огрел палкой, — Штиц схватил стакан, отпил глоток и, дико вращая глазами, сделал ход. Совершенно идиотский ход, которым он без всякого смысла сдал коня. Я так и подпрыгнул. До такой степени плохо Штиц все-таки не играл! Ослип, который во всем этом, понятно, ничего не смыслил, смеялся с таким видом, как будто что-то понял; тело его содрогалось, словно его тошнило, а трактирные столики вокруг меня так и вертелись — наподобие того, что только что вытворяли фигуры на доске. И я, не соображая, что делаю, отошел к окну, достал — стоя посреди харчевни! — свой член и помочился в кёпоцесе >19, — он сплюнул, выговаривая это слово. — Не смейтесь! — воскликнул крестный. — Вы не имеете никакого права смеяться! Меня до такой степени обуяла шальная мысль об игре в двойные шахматы — я весь ушел в размышления, нельзя ли и впрямь попробовать ввести ее в употребление, — а тут вдруг этот ход Штица, мгновенно спутавший все мои расчеты. Единственно разумным выглядел только один, самоочевидный ход. И вот я стоял у окна, не в состоянии воспринимать что-либо. Мой взгляд скользил по всему, ничего толком не замечая: ни брызжущей из меня струи, ни обмоченных штанин, ни всех остальных гостей, которые смеялись и подзадоривали меня выкриками, ни обоих игровых полей — двойных шахмат. Я тупо глядел прямо перед собой, в миску с опилками, и, казалось, все это видел в ней — словно пожар, который безуспешно пытался загасить лившейся из меня струей. И вдруг до моего сознания дошло, что я безнадежно проиграл партию на дополнительной доске, потому что Штиц оставил своего коня на основной доске неприкрытым и я вынужден был его взять».