Верин отец, устроившись в кресло, сразу будто погружается в транс, отключившись от действительности. Отрешенным немигающим взглядом смотрит в иллюминатор, неподвижно сложив на коленях. Вокруг опущенных уголков его рта залегла глубокая, горестная складка. Кажется, он даже не замечает того момента, когда наш самолет, разбежавшись по взлетной полосе, отрывается от земли.
Я молчу, но то и дело с беспокойством посматриваю на него, не понимая до конца: то ли его накачали успокоительным, то ли это такая защитная реакция на стресс. Но переживание за этого несчастного пожилого человека помогает мне хоть немного отвлечься от собственных тяжелых мыслей.
— Виктор, спасибо, что летишь со мной за Верочкой — вдруг произносит он — она бы тоже была благодарна тебе.
Не выдержав, я прерываю его благодарность.
— Нет. Я очень виноват перед вами и Татьяной Геннадьевной! Если бы я не втравил Веру во всю эту историю с группой, она бы сейчас была жива.
Верин отец недоуменно смотрит на меня, словно не понимая, за что я перед ним винюсь, потом возмущенно прерывает мои покаяния.
— Виктор, ты с ума сошел?! За что ты просишь прощения? Это я должен был извиниться перед тобой за все те неприятности, которые доставила вам Вера! Мне надо было бы сразу приехать в студию. Не спорь, я же разговаривал с Евгением Максимовичем и знаю, что ты взял на себя всю ответственность за ее ужасную выходку. Если бы не ты…
— …Вера сейчас была бы жива — хмуро перебиваю я его — Вот что главное. До знакомства со мной у нее была спокойная, размеренная жизнь. А я поманил ее ярким фантиком: славой и возможностью увидеть весь мир. Какая девушка устоит перед таким искушением? И теперь Вера мертва. Потому что я не смог ее защитить.
— Не смей себя винить! Виктор, ты ни в чем не виноват, поверь! — с жаром вдруг заговорил Александр Павлович — Несчастный случай с Верой мог произойти и в Москве, даже если бы вы не были знакомы с ней!
— Но произошел в Париже. Когда ее преследовали…газетчики.
На последнем слове я спотыкаюсь. Сказать отцу Веры правду? Нет. Сначала нужно доказать убийство ее дочери.
* * *
А дальше Александра Павловича как прорвало, и он с болью заговорил о любимой дочери.
— Витя, ты хоть знаешь, как за последний год изменилась наша Верочка? Она как будто проснулась от долгого сна — стала такой веселой, такой живой, жизнерадостной! У Верочки вдруг появился интерес к жизни, она стала такой уверенной в себе, постоянно улыбалась и шутила. Мы с женой не могли на нее нарадоваться…
Я слушал Вериного отца, не прерывая, только кивал головой и вставлял короткие реплики. Было понятно, что человеку нужно выплеснуть свою страшную боль, хотя бы через слова и воспоминания. А кому он еще может рассказать, какая замечательная у него была дочь — своей жене что ли? Так Татьяна Геннадьевна у нас из тех женщин, что и в горе остаются эгоистичны. Это исключительно ее нужно жалеть, только она убита горем. А кто выслушает и пожалеет Александра Павловича? Ему что — легче? Или он меньше любил дочь? Или у мужчин не так болит душа?