— Геннадий, ты не подписываешь как коммунист или как начальник обллита? Если как начальник обллита, то покажи мне инструкцию.
— Нет, как коммунист.
— Тогда ставь штамп, подпись, надевай свои нарукавники и пиши письмо в обком, что ты не согласен.
Овчинников так и сделал. Но пока его письмо ходило по инстанциям, неугомонный Панченко уже, как сейчас сказали бы, «поставил на уши» типографию. Добились у директора типографии круглосуточной работы всех цехов, мотивируя это тем, что книга непременно должна выйти к XXII съезду любимой партии, чтобы делегаты в кулуарах смогли её купить. Двое суток бегали с четвертинками и поллитрами от печатников к переплётчикам, чтобы успеть выпустить хотя бы первую партию, тридцать тысяч экземпляров из заявленных семидесяти пяти.
Но сначала напечатали одну тысячу на лощёной бумаге для делегатов XXII съезда партии. И эта тысяча на хорошей бумаге действительно продавалась в Кремле на съезде, который проходил во второй половине октября 1961 года, и была моментально раскуплена.
Р. Я. Левита:
Мы ведь все время боялись, что на любом этапе все это приостановят, и поэтому было принято такое решение, совершенно неэкономичное, с точки зрения производства абсолютно невыгодное, — отпечатать полностью 1000 экземпляров. Отпечатали 1000 экземпляров — успокоились: уже тысяча есть. Тогда стали печатать тридцать тысяч экземпляров.
3
Булат Окуджава подробно описал коллизии, связанные с «Тарусскими страницами», в одном из своих малоизвестных рассказов:
Мы все, авторы сборника, собрались в «Литературной газете». Ликовали. Щупали свежие номера. Это была красивая книжка по тем временам. Вдруг распахнулась дверь, и в комнату вошёл литературный критик Григорий Соловьёв. Маленький, невзрачный, с бегающими глазками. Он держал в руках наш новенький сборник. Глазки его горели. Он сказал с порога:
— Ну, ребята, вот это да! Это же такая книжка, что можно, не читая, а только по фамилиям авторов учинить разгром!
Мы оцепенели от неожиданности. Максимов спросил сквозь зубы:
— Это какие же фамилии?
— Цветаева, Мандельштам! — крикнул, ликуя, Соловьёв. — И прочие…
Мы молчали. Максимов сказал:
— Ну ты, давай отсюда! — И пошёл на критика, и тот выскочил в коридор и побежал, как видно, выстраивая в голове концепцию разгрома, что вскоре, кажется, и осуществил. Критик он был ничтожный, на подхвате, беспринципный и конъюнктурный[232].
И всё-таки была у членов редакционной коллегии альманаха надежда, что разгрома удастся избежать, всё-таки альманах периферийный, даже не областной, а районный. Но их расчёт не оправдался, сборник был замечен не только читателями, но и начальством.