Январский день. На берегу Невы
Несется ветер, разрушеньем вея…
Где Олечка Судейкина, увы,
Ахматова, Паллада, Саломея.
Все, кто блистал в тринадцатом году,
Лишь призраки на петербургском льду…
Вновь соловьи засвищут в тополях
И, на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,
Другой влюбленный в ментике гусарском,
Но Всеволода Князева они
Не вспомнят в дорогой ему тени!44
Ангел усмехнулся
– Вы умеете читать мысли?
– Простите?
– Я только что думал о том, что у российской истории есть одна особенность – ее вечная незавершенность.
– То есть?
– Подумайте – Франция, Великобритания, США. Во всех этих странах в той или иной форме были революции. В США тоже – Война за независимость есть война революционного типа. Во всех этих странах – в общем-то, цели революции были достигнуты, куда шли, туда и пришли. С издержками – но пришли, и, по крайней мере, понятно, за что заплачена цена. В России не так. Здесь обязательно вслед за семнадцатым годом будет другая дама в соболях, и другой гусар. И все жертвы, которые Россия принесла в ХХ веке – вы когда-нибудь задумывались о том, что они, получается, напрасны? Мы – там же где и начинали…
– Дамы с соболями были и есть… – едким тоном сказал Музыкант, – Это верно. Наторговали, наворовали – и облачились в соболя. Вот только гусар не наблюдается. Ментик гусарский не налезает на брюхо.
Ангел не нашел что ответить.
– А вы не задумывались о том, что, может, потому Россия и существует тысячу лет? Может, если мы найдем окончательные ответы на вопросы, которые нас мучают – отпадет нужда и в России как таковой? Я, собственно, вас нашел вот по какому вопросу. Несколько… личному. Ваша супруга…
– Что с ней?! – резко спросил Ангел
– Пока ничего. Вот только отчет лондонской резидентуры говорит о том, что она ввязалась в сомнительную историю. Которая может стоить ей жизни.
– Какую историю?
– Историю с каналами финансирования… Совзагранбанки. Она задает вопросы. А это добром не кончится – даже сейчас…
Далекое прошлое. Январь 1980 года. СССР, Москва. Дом-2
Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую
Начнёт ли кукушка сквозь дым поездов куковать
Задумаюсь вновь и как нанятый жизнь истолковываю
И вновь прихожу к невозможности истолковать
Сережка ольховая, легкая будто пуховая
Но сдунешь её – все окажется в мире не так
И видимо жизнь не такая уж вещь пустяковая
Когда в ней ни что не похоже на просто пустяк
Сережка ольховая выше любого пророчества
Тот станет другим, кто тихонько её разломил
Пусть нам не дано изменить все немедля как хочется
Когда изменяемся мы, изменяется мир…