Мужчина, мол, все решает, и как я ей скажу, так и будет. Ну кто там решает, вопрос сложный, не стали мы обсуждать, только сказал я: «Не стыдно! Пошли!»
Зашли мы к женщинам в домик, — рыжая хозяйничает там, вещи раскидала, на столе что-то готовит, бутылка вина стоит, хлеб кусками. А та, другая, сидит в пальто на кровати, рюкзак у ног. И знаешь, Георгий, пока шел — думал, как бы сказать ей помягче, а как встретились глазами, я ей сразу: «Пойдемте! Вам здесь делать нечего!» Вот так! Она встала, я рюкзак взял, и вышли. Слышал только, как карачаевец что-то сказал — похвалил, наверное, да девица смехом залилась.
В домик вошли, я ей говорю: располагайтесь, мол, переночуете здесь, а у самого сердце стукнуло, даже заикаться стал. И то ли состояние было такое, а может, стервец этот, карачаевец, сбил меня на такой лад, но захотелось мне ей угодить хоть чем-нибудь, сделать что-нибудь приятное. А я уже присмотрелся: пальтишко на ней поношенное, коротенькое, вроде бы детское. Стал предлагать перекусить…
«Правда, — говорю ей, — вина у меня нет, да и чаю никак невозможно, потому что кипятильника нет».
«Хорошо, что забрали меня оттуда, — стала она благодарить. — Я уж не знала, что и делать…»
«Хорошо ли? — спросил я и поглядел на нее пристально. — У них теперь весело».
«Все равно хорошо, — ответила, но тут же поняла, о чем я, покраснела и глаза опустила. — У него нож».
«Ничего, — говорю ей в шутку. — Рыжая с ним без ножа справится».
И разглядываю ее; меня даже радовало, что у нее такое безвыходное положение: вернуться она не может, и тем, что остается со мною, вроде бы согласие дает. Я тогда, надо сказать, проще относился к этому, молодой был. Но все же мне стыдно стало: думаю, что же это получается: от карачаевца ушла да попала не к лучшему.
Поглядел я на нее вроде бы другими глазами, и что-то меня кольнуло. Извинился, не бойтесь, говорю, это всего лишь шутки дурацкие.
«Давайте познакомимся, — сказал ей. — А то мы говорим, а имени не знаю».
«Да потому что знакомство наше такое, — отвечает она, смотрит на меня без страха, но настороженно и стыдливо. — А зовут меня Лиза».
— Везет тебе на них, — сказал Ступишин, но Игнатьев не понял или не слышал, поглядел только задумчиво; казалось, вспоминая, он смутно представлял, где находится.
— И руку мне протянула, — продолжал он. — Я пожал, рука горячая, сухая, подержал в своей — она глаза опустила. Шутя говорю ей: «Бедная Лиза». А она как взглянет на меня — и непонятно, то ли обиделась, то ли вспомнила что, но глаза сразу потемнели, пристально смотрит на меня.