Вечером мы провожали его. Мне кажется, он сел в поезд около Ланжелини.
Я встречался с ним еще один раз в 1933 г. Он приехал на конференцию, устроенную Бором в сентябре того года. На приеме вечером в доме Бора исполняли Брамса. Ландау, который, как я говорил, не имел слуха, гримасничал и ерзал в течение всего» концерта. После концерта к нему подошел Дирак и спросил: «Если вы не любите музыку, почему же вы не вышли из комнаты?» У Ландау, как всегда, был готов ответ: «Это не моя вина, это вина миссис Казимир (незадолго до этого я женился, и конференция в Копенгагене венчала наш медовый месяц). Ее тоже не интересует музыка, и я сказал ей: „Давайте вместе выйдем из комнаты! Почему же она не вышла со мной?“» На что Дирак со свойственной ему невозмутимостью сказал: «Я полагаю, она предпочла слушать музыку, чем выходить из комнаты вместе с вами». На этот раз Ландау ответить было нечего.
Вначале я говорил, что Ландау был блестящим физиком. Рассказанные мною анекдоты, возможно, и проясняют что-то в его характере, но не следует забывать, что физика была его основной страстью. В 1930 г. он опубликовал работу по диамагнетизму свободных электронов, удивительно изобретательную и элегантную работу, которая потом имела далеко идущие последствия.
В 1930 г. он также опубликовал вместе с Пайерлсом работу по основным аспектам квантовой механики. Эта работа, с неодобрением встреченная Бором, тем не менее несомненно внесла большой вклад в обсуждение основных физических идей, но оставила меньший след. В последующие годы гений Ландау проявился в его способности находить в нужном приближении элегантные решения проблем, которые на первый взгляд казались, неразрешимыми. Его теория фазовых переходов, теория промежуточного состояния сверхпроводников, теория сверхтекучего гелия являются яркими тому примерами. Его вклады в основные принципы физики менее впечатляющи. Очевидно, презрение к любым проявлениям философии ограничивало его кругозор.
Я уже говорил, что Ландау чрезвычайно быстро соображал. Из обсуждений, которые мы вели с ним в Копенгагене, нельзя было уяснить, знаком ли он с более развитыми областями современной математики. В любом случае он считал математический ригоризм несовместимым с разумной физикой. Но тем не менее он прекрасно сам владел математикой. Он не боялся сложных математических вычислений, но старался избегать их. «Das wurde der Herr Gott nicht zulassen» («Бог не позволил бы этого»), — бывало, говорил он, когда формула становилась слишком сложной. Иногда я возражал: «Твоя теология неверна. Для нашего бога функция Бесселя комплексного порядка так же проста, как синус или косинус для тебя», — но позиция моя была не слишком тверда. Однако стремление к простым формулам чревато риском для того, кто не обладает остротой суждения Ландау. К моей досаде, я проверил это на себе. Однажды я опубликовал небольшую работу «О внутренней конверсии гамма-лучей», в ней я получил простую и элегантную формулу, которую к тому же одобрил сам Ландау, — она приводится в книге Гамова. Мне помогли смелые, но неоправданные упрощения. Это привело к совершенно ошибочным заключениям, к счастью позднее исправленным другими авторами, благодаря которым я счастлив сказать, что моя попытка не была совсем бесполезной.