Мне не приходилось видеть другого человека со столь цельным мировоззрением. Дау часто повторял, что он — последовательный марксист. Вспоминаю семинар, на котором вспыхнула острая дискуссия о снежном человеке. В те времена многочисленные экспедиции обнаруживали не менее многочисленные следы этого человека. А в одной из наших центральных газет появилась перепечатка из «Жэньминь жибао», где говорилось, что снежный человек был доставлен китайскими исследователями в Пекин, где, однако, следы его затерялись. На семинаре обнаружилось, что по крайней мере двое из его участников свято верят в существование снежного человека. Научная честность заставила их признать, что им самим не привелось встретить гипотетического обитателя гор. «Но, Дау, — взывал один из адептов, — почему этого не может быть?» «Потому, — был ответ, — что вы хотите верить. Снежный человек — ваше суеверие. А суеверие интеллигента в тысячу раз более отвратительно, чем суеверие невежественной бабки!»
Многообразие жизненных вопросов, входивших в круг интересов Дау, было практически неограниченно. Пользуясь возможностями своей необъятной памяти, он не раз читал наизусть любимые им стихи, среди которых, к моему удивлению, были длиннейшие поэмы Максима Горького вместе с «Гамлетом» Пастернака. Но одной темы он никогда по своей охоте не касался — музыки. Он говорил, что ему медведь на ухо наступил и в музыке он ничего не понимает. Обсуждение музыкальных тем было не принято в кругу Дау. Много позже выяснилось, что среди его учеников было несколько истинных меломанов, но тогда это тщательно скрывалось. И тем не менее мне случилось вступить с Дау в спор о музыке. Дау как раз вернулся с общего заседания Академии наук, где выступал Шостакович. Дау выразился не слишком почтительно о его выступлении и личных качествах. «Как жалко! — сказал я.— Ведь он — великий композитор». «А вам действительно нравится его музыка?» — спросил Дау. Если бы этот вопрос был задан мне сейчас, я, не задумываясь, ответил бы, что нравится — это слишком слабо. Но в период, когда я получал первоначальные познания в музыке, можно было услышать по радио и в концертах лишь очень ограниченный репертуар далеко не сильнейших его вещей. И в них я услышал нечто необычное, но трудно было постичь по этим обрывкам величие целого.
Я ответил Дау уклончиво. Я сказал, что мне его музыка не очень нравится, но, несомненно, он — поразительный новатор. Немедленно длинный указательный палец Дау устремился по направлению к моей груди. «Кислощенство! — радостно заявил он.— Вы проповедуете науку профессоров кислых щей об искусстве. А никакой такой науки нет вообще. Не бывает новаторов и консерваторов в искусстве. Есть люди, которым есть что сказать, и люди, которым сказать нечего».