В больнице он, не тратя время на приветствия, прошел сразу к постели больного.
Я никогда не видел раньше такой сцены: обаятельный добрый человек превратился мгновенно в сурового исследователя, выполняющего серьезную, тяжелую раооту…
Через некоторое время в одной из соседних комнат несколько человек с вниманием слушали его заключение. Пенфилд был взволнован и говорил медленно; казалось, что он с трудом подбирает слова. Ему было трудно ответить на главный вопрос: надо ли и даже можно ли делать операцию на мозге? Кто-то из присутствующих помог ему, спросив: «Скажите, профессор, а если это был бы ваш отец, согласились бы вы на операцию?» «Нет, — со вздохом ответил Пенфилд.— Я думаю, что она была бы бесполезна…» Надежда увидеть Дау здоровым испарилась. И хотя корреспонденты не раз писали в газетах о медленном возвращении Дау прежней формы, все мы знали, что второго чуда уже не будет. Первое чудо — возвращение сознания (предсказанное Пенфилдом) произошло, но большего ни врачи при всем их героизме, ни сама природа сделать не могли.
Дау умер через два месяца с небольшим после своего шестидесятилетия. Когда-то цыганка нагадала ему долгую жизнь.
Я был у Дау на его последнем дне рождения. Было немного народа. Дау сидел в большом, специально сделанном для него деревянном кресле и, казалось, безучастно смотрел на говорящих. Гости говорили друг с другом. Общий разговор прервал Элевтер Андроникашвили и произнес длинный тост, который перешел в воспоминание о старом институте и о Дау в расцвете его сил. Я сидел рядом с Дау и понял, что он все внимательно слушает. Понял потому, что глаза Дау были полны слез.
Потом был прием в институте. Дау сидел в кресле в кабинете Капицы, парадный, красивый, но отреченный от всего на свете.
Мне не хочется кончать вспоминать на этой очень грустной ноте. Вернусь опять к началу.
На другой день после моего приезда в Москву я пришел на второй этаж к Дау. В комнате почти ничего не было. У стены стоял матрац, покрытый ковром. Он служил одновременно кроватью, диваном и письменным столом: Дау работал обычно полулежа. Рядом на маленькой тумбочке лежала книга. Название книги меня удивило — это была история революции в Нидерландах. Мне и в голову не приходило, что это может кого-либо интересовать. Дау, как оказалось, знал историю хорошо, особенно историю Европы. От него (и от Е. М. Лифшица) я научился тому, что полезно читать учебники по истории средних веков и нового времени (популярные книги того времени).
Дальнейшие уроки в этом направлении Дау преподал мне в библиотеке Казанского университета (во время эвакуации). Мы вместе рылись там в каталогах, и Дау вытягивал книги, о которых я никогда не слышал. Так, он очень любил «Рассказы о временах Меровингов», сочинение Огюстена Тьера, изданное в Петербурге в 1848 г. Дау выбирал для нас книги для чтения. Я помню впервые прочитанные книги Моруа «Байрон» и «Превращения любви», «Записки солдата Диасса» о завоевании Мексики и др.