Дед, внимательно слушая рассказ будущего зятя, незаметно для себя взял ложку, машинально зачерпнул кашу, отправил её в рот и на автомате принялся жевать. Ну вот, а говорил, что есть не хочет — улыбнулась я про себя. А Ерофей, всё так же не глядя на нас, продолжил рассказ:
— Не далеко я отошел, как окликнул кто-то. Смотрю, мужичок вёрткий какой-то. Одет опрятно, но не в новое, волосы чистые, но не чёсаны давно. Непонятный. «Куда идёшь?» — спрашивает. Пожал плечами в ответ, да рукой неопределённо махнул: «Туда». «А пойдём со мной, я тебя штукам разным научу» — говорит, а сам хитро так посматривает. «Воровать не буду!» — это я слово бабуле дал, что лучше голодать стану, но на воровской или разбойный промысел не выйду. «Так и не надо» — смеётся — «Много других интересных занятий есть». Мал был и глуп. А ещё страшно мне тогда стало и одиноко. Вот и пошёл.
Ерофей замолчал, вспомнил что каша остывает и сноровисто принялся завтракать. Эй, так не честно! Дальше то, что было? — хотелось крикнуть мне, но я, увы, не могла. Почему дед не задал эти вопросы я не поняла. Доели кашу, парень собрал миски и унёс на кухню, а я разлила по кружкам чай.
— Прав Ерофей, — отпив ароматный напиток сказал дед, — от страха одиночества можно не на ту дорожку свернуть.
Допил чай и засобирался в Академию. На пороге остановился, посмотрел на нас с улыбкой и сказал:
— Хорошо, что вы у меня есть.
И ушёл. Я поймала жениха за рукав, и требовательно на него посмотрела: рассказывай, мучитель! Но парень только усмехнулся в ответ.
— Не сейчас, стрекозка. — увидел удивлённо поднятые брови и объяснил — Осей Глебович прав. Ты на стрекозу похожа. Глаза раскосые, сама легкая, быстрая. — задумался на мгновенье, словно слово подыскивал и сказал — Неуловимая.
Пока я в себя приходила от слов таких парень ушёл в подвал расставлять, раскладывать, развешивать, перебирать и готовить к длительному хранению полученные вчера продукты. А я, поняв, что продолжение рассказа откладывается на неопределённое время, засучила рукава и стала замывать следы прибывания незваной гостьи.
Когда я домывала последнюю ступеньку крыльца меня окликнула тетка Боянка:
— Даша, это от вас Люта убегала?
Кивнула со вздохом и показала на комья грязи на дорожке. Которые, вооружившись довольно потёртой метлой смела под куст сирени. Туда же и воду грязную вылила. Отряхнула руки, подхватила ушат и с поклоном пригласила соседку в дом.
— Эта Люта, пока у деда твоего жила, со всеми соседями перессорилась, да, — рассматривая неведомое кушанье на своей тарелке, рассказывала Боянка. А я с удивлением рассматривала её. Болтушка она знатная, но я от неё дурного слова ни разу ни о ком не слышала. А тут открытым текстом склочную бабу скандалисткой называет. Чудны дела ваши, светлые боги! — Даша, не хочу о дурной бабе говорить. Объясни, чем ты меня угощаешь.