Очки в железной оправе следили за всем этим весьма сердито. Потом капитан вытянул руку и дал первый гудок. Раздался рев пара, отзвук которого, покружив над островами, пропал в лесу. Капитан взглянул на часы: еще две-три минуты. Казалось бы, кто там может появиться из-за этих сосен, но стоит отчалить раньше, как наверняка поднимется крик. Ведь даже в здешней лесной глуши могут найтись акционерные совладельцы этого корыта. А тогда дело плохо.
Капитан с утра был не в духе. Голова гудела еще от вчерашней выпивки и от сегодняшних передряг. И погода была какая-то кислая, унылая — ни дождя, ни солнца, даже и рассердиться на нее нельзя по-настоящему. Словом, все как назло!
Пароход ждал, тихо поплескивая водой у причала, а вместе с ним ждали и три дамы. Они, понятно, хотели дождаться отхода судна, чтобы помахать ему вслед. Точь-в-точь как большому пассажирскому кораблю, — это так элегантно и красиво! Так они и стоят там рядком, словно три царицы Савские, все в одинаковых платьях и с одинаковыми плоскими лицами. На них черные блестящие шляпки с грузом фруктов, отсвечивающих желатином, черные платья, усеянные блестками, на ногах пронзительно-красные туфли. Наряд не очень-то подходящий для дороги, но если уж показываться на люди, так в полном блеске. «Ни дать ни взять — сливки голливудского общества», — подумали они про себя, оказавшись утром в островном городке. Высокомерие и в то же время снисходительность, с какими они поглядывали на пароход, на причал и на всю эту местность, показывали, что они во всем отдают себе отчет. Ах, они привыкли в большом свете совсем к другому, но что с них спросишь, с этих отсталых сородичей!
Так они и стоят — одна держит желтую клетку с попугаем, другая — сверкающий патефон, а третья — огромную дамскую сумку красного цвета, на которой вышит пляшущий Микки-маус. Они стоят, гордо вскинув головы, на их лицах застыла величественная улыбка. Время от времени перекинутся словцом-другим, но о чем они говорят, на пароходе не слышно, слышно только, что говорят по-английски. Попугай, видно, замерз — он сидел, нахохлившись, на жердочке и помалкивал.
Зрелище это раздражало и злило капитана. Он снова поднял руку и дал яростный гудок. И глухой рев, закружившийся над водой, отвлек его мысли от окружающей действительности.
О да, он тоже мог бы стать капитаном большого океанского лайнера и с его командного мостика обозревать орлиным взором лес мачт. Нью-Йорк и Ливерпуль, Гамбург и Марсель… Отутюженные брючки, виски и гаванская сигара… Здесь, на севере, — родной дом и семья, а во всех концах света — любовные интрижки… Да, нечто подобное рисовалось когда-то и ему. И все это могло бы осуществиться. Но вышло иначе, и вот он всю жизнь шлендает на своем корыте между этих чертовых островков, перевозит деревенских баб, поросят и молочные бидоны. А всей команды у него — лишь эта выдра да другое такое же двуногое в машинном отделении. Где уж там первый штурман, второй штурман, кают-компания и курительный салон! Тьфу!