Но чего они могли добиться этим изгнанием? Ничего они не могли с ним поделать! Он уходил, полный грустного сознания, что люди не знают, что творят. Он забирал под мышку пару постолов, под другую мешок и уходил, сопровождаемый лохматой Эку. А в мешке лежали горбушка твердого, как камень, хлеба и три книжки. В двух из них говорилось о небосводе, о паровой машине, о странах света и королях. Третья была написана от руки на синей бумаге, и ее не видел еще ни один посторонний глаз. Там были даже страницы, исписанные кровью — рыжими буквами, полными жуткой тайны. Там были отрывки из седьмой Книги Моисея, заговор для отыскивания кладов, перечень несчастнейших дней в году. Последний был испещрен красными колдовскими крестами, словно таинственное кладбище.
Сейчас Видрик сидел сгорбившись, опершись на худые руки, протянув босые ноги, напоминавшие черные корни дерева. Рядом с ним сидела собака. Она была уже старая. Брови и борода ее побелели, а с боков время и жизненные невзгоды унесли всю шерсть, так что можно было сосчитать все ребра и увидеть, как бьется сердце. Собака была смертельно худа и глубоко серьезна. Голова ее клонилась между костлявых плеч, губы отвисали, в уголках рта залегли горькие складки.
Лээни вскоре наскучило глядеть на неподвижный поплавок. Зато глаза Видрика и собаки были прикованы к нему. При малейшем движении пробки их самих пронизывала дрожь. Затаив дыхание, вперяли они тогда в нее такой настойчивый взгляд, будто счастье их жизни зависело от этой пробки. Одинаково понимали они и шорох аира, и сверкающую рябь реки.
Среди напряженного ожидания поплавок вдруг погрузился в воду.
Собака вскочила, метнула быстрый взгляд на хозяина и глухо заворчала.
Видрик потянул удилище, согнувшееся дугой, и из воды со свистом выскочила волосяная леска. Но рыбы там не было.
— Ах ты черт! — выругался Видрик, в то время как Эку, охваченная стыдом и гневом, села, свесив облезлые уши. — Целый час она тут кружит: не клюет, но и не уходит!
Когда он собрался поплевать на червячка, чтобы снова закинуть удочку, — увидел, что рыба все же клюнула, но при этом унесла червяка вместе с крючком. И тут гнев Видрика разгорелся вовсю.
— Экое чудище, уродина, зверюга ты подлая!
Он умолк, словно ожидая ответа от рыбы. Но та ничего не ответила на оскорбление. Видрик сплюнул и снова медленно, веско принялся отчитывать рыбу:
— За кого ты меня принимаешь? Считаешь полоумным, дуралеем или просто глупцом? Или ты думаешь, что можешь издеваться, смеяться над целым светом?
Но рыба все не отвечала.
— Лучше бы тебе вовсе не родиться на свет! Лучше бы тебе родиться жабой или пиявкой! Черт бы побрал тебя и весь твой род!