— Я… Я была внизу, на лугу… Знаешь, там, где камень Калевипоэга…
Она должна, должна была соврать! Словно кто-то заставил ее сказать эту ложь.
— Там ужасно много желтоголова и иван-да-марьи…
— Да-а?
Сонные веки Марии трепетали, вянущие цветы свесились на лоб.
В прохладном, полутемном амбаре пахло плесенью и затхлостью. Сверху с жердей настила в пустые закрома спускалась паутина. Между бревнами стен пробивался солнечный свет, в пучках лучей плясали золотистые пылинки.
Но Лээни ни на что не обращала внимания. Она встала на цыпочки и сняла с полки широкий, словно щит, хлеб. Вязкий мякиш цеплялся за длинный нож. Девочка отрезала большой ломоть хлеба и при свете падавших сквозь щели лучей дрожащими руками намазала его толстым слоем масла.
Во дворе было по-прежнему пусто.
Только бы пройти так, чтобы никто не увидел… А если и увидят, что ж такого? Пусть видят и знают… Впрочем, нет, нет… В этом и состоит тайна…
Она прошмыгнула мимо окон, пробежала через сад и, задыхаясь, остановилась в его глубине.
Усыпанные лепестками черемухи, на солнцепеке отдыхали ее детки. Ах, малюткам снился тревожный сон, они бредили и раскидывали потные руки. Им снилось, что мать безучастно прошла мимо них, бросив на них лишь один рассеянный взгляд, а в голове у нее другие мысли, на сердце иные заботы. Им снилось, что, проходя, она пригладила себе волосы, свесила прядку на лоб и воткнула в кудри гвоздику.
Нет, нет, пусть детки не думают, что мама забыла их. Но сейчас у нее нет времени. Разве они не знают, что Видрик голоден? Разве не понимают, как он одинок и несчастен?
Мать еще вернется, причешет им волосы, погладит по щечкам и споет песенку о принцах!
Пробравшись через дыру в заборе, которой обычно пользовались собаки, Лээни вышла в поле. И снова зашагала по меже. Покрасневшими глазами глядело с неба солнце, земля выдыхала тепло. Весь горизонт подернулся уже синеватой дымкой.
А Лээни, взволнованная, спешила все быстрей. Ее окрыляла радостная мысль о том, что Видрик ждет от нее хлеба с маслом. Ей уже казалось, будто мальчик сам попросил: Лээни, знаешь, я так голоден, так голоден… И будто она тогда небрежно сказала: ладно, я принесу тебе чего-нибудь… Из чистой жалости…
Вот и ручей блеснул перед девочкой.
Видрик по-прежнему сидел на берегу. При горячем сочувствии Эку он проклинал чертова окуня, который перегрыз леску и теперь с прежним упорством и сатанинским коварством дразнит его. Видрик ясно видел, как рыба кружила вокруг червяка, как хвостом задевала поплавок, и, если бы она умела смеяться, он несомненно услышал бы ее дьявольский, издевательский хохот.