Они дотемна суетились и переругивались. Они открыли и дровяной подвал, ища его здесь. Он слышал, как они швыряли внизу поленья и говорили о нем. Сердце его чуть не разрывалось от страха. Он прижимал кулак ко рту, чтобы не закричать. Ему казалось, что стук его сердца сотрясает всю поленницу.
Но они не нашли его! Гремя засовами, они снова заперли дверь. Он видел, как они в вечерних сумерках беспомощно стояли посреди двора: выскочить из этого каменного колодца, где был лишь один, всегда охраняемый выход, — это было чудом!
Он все бросил на весы, даже свою жизнь. Сегодня или никогда больше! Завтра ему уже не пришлось бы лежать здесь нескованным. Под вечер он увидел во дворе кузнецов с их орудиями. Завтра всех должны заковать в цепи. А послезавтра начнется отправка в Сибирь.
Волость выдала его. О, какие слова шептала его старушка-мать, протягивая к нему через решетку дрожащие руки, как она перед волостным сходом просила за него, как бежала за лошадью судьи — с разлохматившимися седыми волосами и протянутыми руками! Но они выдали его.
Раннус лежал, прижав кулаки к зубам. Он уйдет отсюда и отомстит им, отомстит всем до единого! Он выпустит кишки из их коров, подожжет их дома и на их лучших лошадях помчится к Пскову!
Он всегда безропотно принимал наказание. Он совершал преступление, и его наказывали — это понятно. Но сейчас над ним была совершена несправедливость. Разве он что-нибудь задолжал жизни, что ему сейчас приходилось платить сверх положенного? С лихвой он получил все! Получил все, что полагалось, и даже больше того, намного больше!
Лучше погибнуть, чем навсегда потерять надежду и свалиться в ту могилу, куда они толкали его. Он хотел пойти по стопам того человека, о чьих делах одно поколение заключенных шепотом рассказывало другому, словно повесть о прошлых великих временах.
Что он в сравнении с этим человеком! На высоком каменистом берегу тот построил маяк. Оттуда он в бурные осенние ночи направлял кроваво-красный свет на пенящиеся волны и словно паук заманивал корабли в свои сети. С мечом в окровавленной руке, с развевающейся на ветру черной бородой, стоял он на берегу моря, тяжело вздымавшего волны.
В этой тюремной камере, ныне превращенной в дровяной погреб, он сидел с железным кольцом на шее, с цепью на ногах. Он долго сидел, а потом бежал. Словно Самсон, разорвал он цепи, сокрушил стену кулаком. Под тонким слоем плитняка он открыл древний потайной ход и ушел.
По вечерам, когда при желтоватом мерцании жестяной лампочки арестанты лежали на нарах, им казалось, будто снизу из погреба к ним доносится гулкий отзвук его железных шагов. Осенний ветер шурша прибивал его длинную бороду к оконным решеткам, он как бы окликал их, призывая к смелым делам, бессмертный, словно Вечный жид.