— Но может он все же пытался, — пробормотала Ани, когда мы завернули на ее подъездную дорожку. — Я имею в виду, мы не знаем, что произошло. Возможно, она…
— Он бросил своего ребенка, Ани, — скептически возразил я.
— Ты этого не знаешь! — она выпрыгнула из грузовика, как только я заглушил мотор, и полезла на заднее сиденье, чтобы забрать Ариэль. — Может быть, он пытался…
— Нет, — прервал я ее, забирая тяжелое кресло Ари из ее рук. — Он их оставил.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, — прошипела она, топая сердито к дому. — Ты понятия не имеешь, пытался ли он увидеть ее или нет.
Я прошел за ней в дом и поставил автокресло Ариэль на пол в гостиной, проверяя, что та все еще спит, прежде чем последовать за Ани на кухню.
— Он ни разу никому не упомянул о ребенке, — сказал я, подходя к ней. — Почему он никогда ничего не говорил, если планировал стать отцом года?
— Ну, его здесь нет, чтобы он мог защититься, так что я нихрена не знаю! — прокричала она, сжав руки в кулаки.
— Он бросил своего ребенка! — закричал я в ответ, вскидывая руки вверх. — Он никогда не собирался рассказывать нам!
— Откуда ты, бл*дь, знаешь?
— Потому что, если бы он не умер, до сих пор был бы проклятым папашей-неудачником, и мы ничего бы о ней не знали, — выдавил я.
Ани вскинула ладонь, и я едва успел перехватить ее запястье, прежде чем она ударила меня по лицу.
— Какое ты имеешь право судить Генри? — хриплым голосом спросила она.
— Ты издеваешься надо мной? — спросил я, отступая от нее на шаг.
— Ты тоже не хочешь детей.
— Но я никого и не обрюхатил! — закричал я.
— Нет, ты просто сбежал, когда узнал, что ребенок все равно будет, — тихо возразила она, скрестив руки на груди.
— Чушь собачья, — проворчал я, качая головой в полном недоумении.
— У тебя нет прав судить Генри, когда ты понятия не имеешь, что произошло, — настаивала Ани. — Легко указывать пальцем, особенно, когда человек, которого ты обвиняешь, мертв.
Я посмотрел на нее в полном изумлении. Она была преданным человеком, в этом нет сомнения. Но я никогда не видел, чтобы она прятала голову в песок из-за чего-то столь важного. Она знала, что не должна защищать Генри передо мной. Я любил его. Ничто не могло этого изменить — но это не означало, что я не злился на него.
Ей было больно. Это было совершенно ясно по тому, как она держала свое тело. По наклону ее головы и по частоте ее дыхания. Я знал ее от кончиков пальцев на руках до кончиков пальцев на ногах. И знал без тени сомнения, что наш спор больше был не о Генри.
— Я люблю тебя, — тихо произнес я, смотря, как она обхватила себя руками за талию. — Я знаю, что не очень хорош в этом, но я чертовски стараюсь.