А я скажу: «Нет, ваше величество, я сыт вами по горло. Я еду в Лонд».
Но в следующий миг, в мгновение ока, я выхвачу печати из его рук: итак, ваше величество, с чего мне начать?
Он думает о Томасе Море: тот пробыл в Тауэре пятнадцать месяцев и беспрерывно писал, пока у него не отобрали перо и бумагу. Мор, впрочем, мог выйти на свободу в любую минуту. Ему довольно было лишь произнести некие волшебные слова.
Когда великан убивает Джека, то сам начинает чахнуть. Хиреет и усыхает от одиночества и сожалений. Однако умирает великан лишь через семь лет.
На следующее утро в восемь приходит Кингстон:
– Как вы себя чувствуете, милорд?
– Очень плохо, – отвечает он.
В покоях королевы, разумеется, есть зеркала. Он видел себя в них, небритого, бледного, растерянного.
– Это обычное дело для арестантов, – говорит Кингстон, – особенно если перемена участи была для них неожиданной.
– И каково лекарство?
Быть может, никто еще не задавал Кингстону такого вопроса, однако комендант Тауэра не из тех, кто колеблется с ответом.
– Примите то, что случилось. Примиритесь сами с собой, милорд.
– Я по-прежнему «милорд»?
Кингстон говорит:
– Вы вошли сюда графом Эссексом, и вы Эссекс, пока мне не сказали обратное.
Итак, Гардинер ошибся: ошибся и в большом, и в мелочах. Он не знает, мелочь ли его графское достоинство. В очах Божьих, возможно, да. Однако в эти два месяца он ощущал свой титул как защиту, как стену, что выстроил вкруг него государь.
– И еще, – говорит Кингстон, – король прислал денег на ваше содержание. Он желает, чтобы у вас было все, положенное вам по рангу.
Он хочет спросить, содержание на какое время? Кингстон отвечает без вопроса:
– Король оплатит все, что будет потребно. Срок не указан.
До вчерашнего дня у него были свои деньги. Теперь он нищий и живет на королевское подаяние.
Кингстон продолжает, словно о чем-то неважном:
– Здесь ваш молодой человек.
У него падает сердце.
– Грегори?
– Я хотел сказать, Рейф Сэдлер. Вернее, государственный секретарь сэр Рейф. Вечно забываешь эти последние назначения. И нет, Боже вас сохрани, он не под арестом. Я хотел сказать, он пришел осведомиться о ваших нуждах.
Рейф, во всем черном, спарился от жары.
– Доброе утро, сэр. Ветер совсем улегся. Снаружи печет, как в августе. Говорят, все лето такое будет. Нам не угодишь, да? Тепло, холодно, мы всегда жалуемся.
Взгляд мечется туда-сюда по комнате – Рейф не в силах смотреть ему в лицо. Снимает шапку, мнет, тискает в пальцах бархат.
– Рейф, – говорит он, – иди сюда. – Обнимает его. – Кингстон меня напугал, я решил, что тебя арестовали.