[73], наше выставленное напоказ великолепие; Майский день сгубил нас, ибо зависть и порожденная ею злоба выплеснулись из берегов. Ричард нанял каких-то итальянцев написать фреску с его триумфом в хинчингбрукском доме; они собираются украсить целую комнату. Может прийти время, когда Ричарду будет больно смотреть на эту фреску, но писать ее все равно надо. Не следует нарушать данное итальянцам обещание – они этим зарабатывают на хлеб.
За девять дней с его ареста они набрали довольно обвинений, чтобы провести через парламент билль о лишении прав за измену. Теперь ему задают вопросы о религии – готовят дальнейшие обвинения. Спрашивают, что он делал в Кале, кого там защищал. Закапываются все глубже в свой запас фальшивок, откуда можно извлечь что угодно. Норфолк говорит:
– Когда мастер Ризли ехал через Антверпен по королевскому делу, вы дали ему письмо для еретиков.
– Я дал ему послание для моей родной дочери.
Норфолк отвечает:
– По-вашему, это лучше?
Он вновь просит:
– Дайте мне увидеться с королем.
– Нет, – отвечает Норфолк.
Вероятно, Генрих искренне верил, что он изменник и еретик, – час или два кряду. Но не может же он обманывать себя и дальше? Значит, короля не заботит истина, он лишь растравляет свои обиды. Никому из советников не успокоить его уязвленную душу, не утолить его жажду и не насытить его голод.
К концу первой недели Рейф сообщил, как воспринял известие император. Согласно депешам, Карл был поражен. «Что? – спросил он. – Кремюэль? Вы не путаете? В Тауэре? По королевскому приказу?»
Как-то открывается дверь. Он ждет Гардинера, но это снова Брэндон. Чарльз с тяжелым вздохом садится на обитый подушечкой табурет, так что колени нелепо упираются в подбородок.
– Отчего бы вашей милости не сесть на вон тот стул?
Однако Чарльз сидит, словно кающийся грешник, пыхтит, вздыхает, смотрит на стены, расписанные райскими сценами, ручьями и цветущими холмами.
– За всем этим она? Другая?
– Не лично, милорд. Она покоится в часовне. А что до росписи, я ее закрасил.
– Что? Своими руками?
– Нет, милорд. Пригласил художника.
Он воображает, как ночью прокрадывается сюда с огромной малярной кистью.
– Вы славный малый, Чарльз, – говорит он. – Я бы с вами пошел грабить дом, если бы пришлось.
Брэндон улыбается в пышную бороду:
– Много вы домов ограбили?
– В моей бурной юности, вы понимаете.
– У нас у всех она была бурной, – говорит Чарльз.
– Я не пошел бы грабить дом с королем. Скажешь ему: «Стойте здесь и свистните, если пойдет дозор», а он, заслышав шаги, сбежит, пока ты перелезаешь через подоконник.