Однажды — это было в последние годы империалистической войны — я шел откуда-то к себе в казарму и увидел привязанного к изгороди молодого жеребца. Он был так прекрасно сложен, так статен, глаза его казались такими выразительными и умными, что я не мог не остановиться возле этого благородного животного.
Жеребец скосил на меня умные глаза и заржал с каким-то веселым ликованием. Я погладил его по голове, дал кусок сахару, завалявшийся в кармане шинели. Жеребец терся мордой о мое плечо, трогательно выражая свое доверчивое расположение ко мне. Я не мог отойти от него — так он был хорош со своими, будто упруго натянутые струны, ногами, со своей гладкой, чуть вздрагивающей кожей, нетерпеливо роющий копытом землю.
В это время из дома вышел поручик, маленького роста, на кривых ногах, франтоватый и тщедушный.
— Хороший конь, ваше благородие! — обратился я к поручику.
Он зло покосился на меня недобрым глазом и взвизгнул:
— Леший, а не конь! Вот я его! — и попросил подержать коня под уздцы.
Едва поручик приблизился к нему, конь вздрогнул и снова заржал, но на этот раз в его ржании уже не было ни радости, ни ликования. Глаза животного стали настороженными и злыми и неотступно следили за тщедушной фигурой офицера.
Поручик зашел сзади и положил руку на шею коня, чтобы вдеть ногу в стремя. Но конь, почувствовав его прикосновение, весь передернулся, будто пронзенный электрическим током, и взметнул задние ноги. Поручик насилу успел отскочить.
— Вот дьявол, — сказал, разозлившись, он и, скверно выругавшись, хватил коня нагайкой.
Конь отпрянул в сторону. Поручик снова изо всей силы ударил его, потом еще раз и еще. Замотав головой, конь старался вырвать уздечку из моих рук.
— Держи, держи, каналья! — заорал на меня офицер. — Я его, сукина сына, вышколю!.. — Он совсем озверел, этот маленький, уродливый вояка. Не стыдясь своей жестокости, он бил коня кулаком в морду, норовил ударить его сапогом в пах.
— Ваше благородие, — сказал я, — этак вы никогда коня к себе не приучите, ведь животное злых не любит.
— Молчать! — заорал на меня офицерик. — Молчать, мерзавец! Учить вздумал! На гауптвахту захотел?..
Я выпустил уздечку, и разъяренный конь ускакал в поле. Через два часа меня увели на гауптвахту.
Гауптвахта помещалась в подвале. Там было темно, свет просачивался только через маленькое окошечко из коридора. Я увидел деревянные нары и спящего на них солдата с кудлатой бороденкой. Каменные стены были сырыми и холодными.
Я лег на нары, рядом со спящим солдатом; он лежал, скорчившись как ребенок и укрывшись с головой шинелью. Было слышно, как он что-то жалобно бормочет во сне.