— Что они с вами сделали, дитя мое?
— Что? — дружно полюбопытствовали мы с дядюшкой.
— Они сделали вас взрослой! — воскликнула совершенно непоследовательная баронесса. Помнится, она требовала от меня взросления, теперь же была им возмущена.
— Упрек весьма странный, — заметил граф.
— Ах, ваше сиятельство, — отмахнулась моя родительница, — простите меня, но я безумно скучала по своему ребенку, по моей маленькой девочке, а теперь, после долгой разлуки, я обнаружила, что она и вправду повзрослела. Это печально и восхитительно в равных долях, — и она снова прижала меня к себе.
И пока мы с матушкой обнимались, дядюшка промычал нечто невразумительное себе под нос и отошел от нас. Заложив за спину руки, он прошелся по холлу и спросил:
— Где же мой братец? Его нет дома?
— Он дома, ваше сиятельство, — послышался голос отца, и я вынырнула из объятий родительницы, впрочем, была быстро возвращена обратно и перестала вырываться.
Барон Тенерис приблизился к графу, они пожали руки, и батюшка развернулся ко мне.
— Уступите мне дочь, дорогая, — велел он матушке, и меня, наконец, отпустили с явной неохотой.
Отец был более сдержан, однако глаза его светились затаенной радостью и теплотой. Это было приятно. Он взял меня за плечи, притянул к себе и поцеловал в щеку, как маленькую, а не в лоб согласно этикету. И это умилило меня до той степени, что я порывисто прижалась к родителю и шепнула:
— Ах, батюшка…
— Ну, полноте, ваша милость, — с улыбкой ответил барон Тенерис. — Позволительны ли фрейлине ее светлости подобные дурачества?
— Наша малышка Шанни — любимица Двора, ей позволено многое, — произнес дядюшка, и родители посмотрели на него. — Вы изумлены? А между тем это так. Шанриз даже смогла стать законодательницей моды, — широко улыбнулся граф, явно вспомнив любовь дам к выгулу книг.
Впрочем, к концу лета многие придворные полюбили езду верхом. Правда, я не относила к себе это новшество, но после откровения для меня о моде на прогулку с книгой в руках, я отметила и эту вдруг вспыхнувшую страсть к конной прогулке. А еще в платьях придворных дам стали появляться яркие цвета, в прошлом сезоне считавшиеся верхом неприличия. Графиня Энкетт — анд-фрейлина герцогини, шепнула мне:
— Яркие цвета теперь считаются показателем легкого нрава и веселого настроения. А самый модный цвет — цвет пламени. Я заказала себя наряд с такими вставками. Он будет прелестен! — весело рассмеялась ее сиятельство.
— Не будет ли рябить в глазах от яркости расцветки? — с сомнением спросила я графиню.
— Нет! — воскликнула она. — Что еще может больше радовать в хмурый осенний день, чем согревающий цвет пламени и пестрота красок лета?