– Я не завидую, – фыркает Гиза, возвращаясь к работе.
Она вышивает огненные цветы; каждый из них – прекрасное алое пламя на фоне блестящей черной ткани.
– Как красиво, Ги. – Я провожу рукой по цветку, удивляясь его шелковистой мягкости.
Гиза смотрит на меня и ласково улыбается. Хотя мы часто ссоримся, сестра знает, что она – моя маленькая звездочка.
«Все знают, что завистлива именно я. Я ничего не умею, только красть у тех, кто хоть на что-то способен».
Когда закончится срок ученичества, Гиза откроет собственную мастерскую. Серебряные будут приезжать из разных мест и платить ей за вышитые платки, флаги, одежду. Гиза достигнет высот, которых редко достигают Красные, и будет жить хорошо. Она прокормит родителей и вернет нас с братьями домой, дав нам какую-нибудь черную работу. Однажды Гиза спасет свою семью – исключительно с помощью иголки и нитки.
– День и ночь, – бормочет мама, проводя пальцем по седеющим волосам.
Она никого не хочет обидеть, но это правда. Гиза – умелая, красивая, добрая. Я – как мягко выражается мама – немного погрубее. Свет и тьма. Наверное, единственное, что у нас общего, – так это серьги, которые мы носим в память о братьях.
Папа кашляет в углу и стучит себя кулаком по груди. Это часто бывает, потому что у него только одно нормальное легкое. Папу спас Красный медик, который заменил ему отказавшее легкое какой-то штукой, умеющей дышать. Серебряные ничего подобного не изобретают – они в таких вещах не нуждаются. У них есть целители. Но целители не тратят время на Красных и не работают на передовой, помогая солдатам выжить. В основном они трудятся в городах, где продлевают жизнь престарелым Серебряным, лечат печенки, загубленные алкоголем, и всё такое. Поэтому мы вынуждены искать помощь на подпольном рынке технологий и изобретений. Некоторые вещи просто нелепы, большинство вообще не работает, но тикающий кусочек металла спас папе жизнь. Я всегда слышу, как он пощелкивает, тихонько отмеряя пульс и поддерживая папино дыхание.
– Мне не нужен пирог, – ворчит он и украдкой бросает взгляд на свое растущее брюшко.
– Тогда скажи, папа, чего ты хочешь? Новые часы? Или…
– Мэра, я сомневаюсь, что часы, снятые с чужой руки, можно назвать новыми.
Прежде чем в семействе Бэрроу успевает разразиться очередная война, мама снимает кастрюлю с плиты.
– Ужин готов.
Она несет еду на стол, и меня обдает паром.
– Как вкусно пахнет, – врет Гиза.
Папа не настолько тактичен; он морщится.
Не желая, чтобы меня стыдили, я заставляю себя проглотить несколько ложек. К моему приятному удивлению, рагу не так скверно, как обычно.