— Что потом? — живо спросил Гримберт.
Несмотря на плотный гамбезон, выбравшись из-под защиты стальной шкуры «Убийцы», он сразу озяб — Сальбертранский лес быстро высасывал тепло из утомленного долгой тряской тела. Были бы здесь слуги, они мгновенно разбили бы походный шатер, развели огонь и уже накрывали стол, пока прочие растирали бы онемевшее тело Гримберта ароматическими маслами. Но сейчас он не жалел об их отсутствии. Морозный воздух Сальбертранского леса царапал носоглотку, но втягивать его в себя было истинным удовольствием.
— Потом начал чудить. Говорят, энцефалограф выдавал такое, что только у казнимого на электрическом стуле бывает, все графики скакали как безумные. Сперва он палил по всему, что попадалось ему на глаза, но лишь пока снарядов в боеукладке хватало. Потом бросался на стены, точно пытаясь их протаранить. Иногда на несколько часов замирал, при этом, если включить радиостанцию, слышно было, как он поет старинные рыцарские романсы в дециметровом диапазоне. Потом вновь принимался буйствовать, да так, что даже преданные слуги спасались от него бегством. Вот тебе и служение рыцарским идеалам, Грим.
Гримберт ощутил себя уязвленным.
— Это был его выбор, — пробормотал он, — Но девяносто дней? Ты всерьез ли?
Аривальд вновь кивнул, сохраняя на лице самую серьезную мину.
— Еще как. Это творилось первые три недели. То буйство, то транс, то молитвы… Мессир не узнавал окружающих, даже старых приятелей и слуг, а если и говорил, то нес сущую околесицу. Плакал, как ребенок, бранился, как сапожник, проповедовал какой-то вздор… Но на четвертую затих. Остановился прямо посреди выгона, перестав маршировать, и замер, задрав шлем к небу. Поначалу к нему боялись подходить, думали, он опять за свое возьмется. Шутка ли, доспех восьмидесятитонного класса, раздавит и не заметит…
— Но он был жив?
— Без сомнения. Он больше не выходил на связь, но телеметрия отчасти работала. Она показывала наличие углекислого газа в бронекапсуле, постоянную температуру и, иногда, незначительные движения. Рыцарь оставался жив даже спустя три недели нейро-коммутации.
— Но это… чудо? — неуверенно произнес Гримберт, — Это же больше предельно допустимых нагрузок!
— Может, и чудо, — согласился Аривальд, хлопая себя по плечам, чтобы согреться, — На пятую неделю к нему осмелились подойти слуги, но на их просьбы и мольбы рыцарь не отвечал. Молчал, хотя приборы, как и прежде, показывали наличие жизни в бронекапсуле. Не то погрузился в молитвенный транс, не то потерял дар речи. На седьмую неделю доспех осветил священник из ближайшей церквушки, возвестив сошествие чуда, и к нему потянулись паломники со всех окрестных земель. Выглядело, говорят, чертовски благопристойно. Доспех стоял неподвижно, точно величественное изваяние, а у его подножья горели день и ночь свечи, проповедовали монахи, бранились нищие…