— Мессир Эдобих, будучи в глубоком рейде по сарацинским землям, посреди ночи получил призыв о помощи от Иерусалимского гарнизона и, ни секунды не колеблясь, устремился на выручку, как того требовал рыцарский долг. Беда была лишь в том, что он так шатался от лошадиной дозы барбитуратов, что слугам пришлось силой запихивать его в доспех.
— Не сомневаюсь, что эта история вымысел от начала и до конца, — с достоинством заметил Гримберт, отхлебывая вино, — Как обычно, ты чернишь рыцарские добродетели, изыскивая для этого любую возможность.
Вино с бензедрином показалось ему кисловатым, но сделав глоток побольше, он неожиданно ощутил, как в голове проясняется. Докучливые мысли и опасения стали стремительно таять, точно остатки дымовой завесы под порывом ветра. Небосклон над сумрачный Сальбертранским лесом, затянутый белесо-серой декабрьской пеленой, похожей на космы грязной шерсти, словно осветился крошечными янтарными звездами, теплыми на ощупь.
— Ты слушаешь или нет?
— Допустим, слушаю, — проворчал Гримберт, передавая кубок, — Валяй дальше.
Аривальд удовлетворенно кивнул.
— Промедление было подобно смерти, тем более, что опускалась ночь — паршивое время для марша. Понимая это, мессир Эдобих распорядился бросить обозы и пехоту, устремившись на выручку осажденным во главе нескольких дюжин рыцарей. Без прикрытия, без запаса боеприпасов, даже без оруженосцев, они рванулись в сторону Иерусалима, точно алкающие возмездия бронированные ангелы.
В отличие от Гримберта Аривальд не брал уроков риторики, но язык у него от природы был подвешен что надо. Должно быть, ему покровительствовал сам Иоанн Злотоуст. Когда старший паж прекращал дурачиться и принимался что-то рассказывать, ловко жестикулируя тонкими пальцами, Гримберт даже не ощущал привычного желания устремиться в спор — рыцарский азарт отступал перед любопытством, этим древнейшим из пороков.
— Около полуночи он и его воинство наскочили в темноте на передовой разъезд сарацин и с ходу, не изготовившись к бою, не расчехлив орудий, устремились в атаку. Бам! — Аривальд, сам отхлебнувший вина, изобразил руками череду взрывов — что-то вроде канонады тяжелых минометов, — Бах! Они сшиблись с такой силой, что искры полетели в ночи. Не было видно ни знамен, ни гербов, одни только вспышки выстрелов и расцветающие огненные нимбы взорвавшихся боеукладок. Железо сминало железо, и даже крики раненных не были слышны за этим дьявольским грохотом. Рыцари мессира Эдобиха бились отчаянно, вонзившись во вражеские порядки, точно топор. Стрелять приходилось в упор, на сверхкоротких дистанциях, оттого многие его лучшие люди сами погибли, сраженные взрывной волной или ранней детонацией снарядов.