«Когда я громил лангобардов под Монтой, земля под нами горела, — однажды сказал он в ответ на упрек Алафрида, — А что не горело, то было перекопано артогнем так, словно все ангельское воинство вознамерилось распахать мир Господен под картошку. Я потерял половину своих рыцарей, был дважды контужен, но чтоб меня черти сожрали живьем, если на этом поле боя я видел хоть одну клетку!..»
— Забудь про шахматы, Вальдо. Это игра для старых скопцов, — небрежно заявил Гримберт, — Каков самый большой риск в ней? Занозить палец? Нет уж, человек, собравшийся посвятить себя рыцарскому долгу, может найти себе занятие поинтереснее!
Аривальд не стал спорить. Лишь прищурился.
— И, кажется, ты уже нашел что-то такое? Поэтому мы забрались в чертов Сальбертранский лес, да? Не для того, чтоб ты развлекался, размазав из автопушки пару отцовских оленей?
Гримберт прикусил губу, чтоб не ответить какой-нибудь резкостью. Это было в характере Аривальда. Он всегда скептично относился к затеям своего господина, но, справедливости ради, никогда не шел поперек его воли, а часто и прикрывал. Даже когда на смену безобидным детским проказам пришли шалости посерьезнее, расплатой за которые могло быть нечто большее, чем подкрепившееся розгами седалище.
Как-то раз, будучи несмысшлеными десятилетними болванами, они решили раз и навсегда выяснить, чья ходовая мощнее на высоких оборотах, «Стража» или «Убийцы», для чего затеяли гонку по проселочному тракту, а чтоб было интереснее, устроили это глубокой ночью, в свете инфракрасных прожекторов. Кончилась эта шалость скверно. Не выдержав напряжения, электропроводка учебного доспеха вышла из строя, ослепив «Убийцу» прямо посреди гонки, отчего тот вылетел с тракта и врезался в коровье стадо, что запоздавшие пастухи гнали с пастбищ в Кьери.
Столкновение стали с плотью всегда заканчивается плохо. Той ночью дело закончилось плохо для пастуха и трех коров. И если коровы оказались живучими тварями, отделавшимися лишь переломанными ногами, то пастух, угодивший под стальную лапу «Убийцы», лопнул, точно лягушонок под тележным колесом.
История вышла дурацкая, отец тогда сильно разозлился. Не потому, что это причинило ему весомый ущерб — Туринской казне эта история обошлась по десять денье за корову и турский грош[11] за пастуха — но то, что наследник маркграфа использует рыцарский доспех для мальчишеских забав, больше годящихся для деревенских козопасов, вывело его из себя.
От знатной порки в тот раз его спас не Святой Иоанн Креститель, извечный покровитель Турина, а Аривальд. Старый добрый Вальдо. Он объявил, что идея с ночными гонками была его собственной и что он самолично подбил на нее Гримберта. Может, Магнебод, которому отец поручил провести экзекуцию, и не поверил в это, но работу свою выполнил на славу — обрывком силового кабеля спустил Аривальдо всю шкуру со спины так, что тот еще месяц не мог надеть рыцарский гамбезон, так и забирался в своего «Стража» в одной только набедренной повязке, точно дикий язычник…