Кортелл, который делил окоп с Вилльямсом с тех самых пор, как они приехали в страну восемь месяцев назад, смотрел на тигрят по-другому. Он отстал от Джексона и подошёл к группе.
– Я не думаю, что им следует здесь находиться, – сказал он. Сердце его заколотилось, но он дал себе слово сделать что-нибудь для Вилльямса – хоть что-нибудь, чтобы облегчить чувство вины за то, что подвёл Вилльямса.
– Итить меня колотить, – поднимаясь, сказал Кэссиди. – Так ты, значит, не думаешь, что им следует здесь находиться, да? А ты помнишь, чтобы я спрашивал твоего мнения?
Кортелл ничего не сказал, желая, чтобы сказал своё слово Джексон.
– Ты вот всё время так подходишь к своим начальникам и сообщаешь, что думаешь? – спросил Кэссиди.
– Никак нет, сэр, – сказал Кортелл. Вернулись старые страхи Дальнего Юга, в коленках появилась слабость.
– В таком случае предлагаю тебе заняться своими делами. Я-то думал, тебе, твою мать, понравятся звери из джунглей.
Ноздри Кортелла раздулись, лицо побледнело. Руки и ноги зачесались. Он почувствовал, как Джексон взял его за локоть и мягко потянул назад, прочь от Кэссиди, прочь от пропасти внутри. Кортелл тяжело дышал и глядел в упор на Кэссиди, который в упор глядел на него. 'Я прибью ублюдков', – сказал Кортелл.
– Только через мой труп, – сказал Кэссиди.
– Ты так этого хочешь?
– Ты грозишься убить меня, Кортелл? – спросил Кэссиди.
– Пошли, Кортелл, – сказал Джексон. Кортелл слышал его словно из глубокого туннеля. Джексон обернулся к Кэссиди и тихо прибавил: 'Он не грозится убить тебя, Комендор. Это всё из-за его грёбаного дружка Вилльямса'.
Кортелл сердито шлёпнул Джексона по руке, освобождаясь от его хватки.
– Пойдём, Кортелл, – зашипел Джексон. – Смотри, упрячут твою задницу. – Джексон развернул его; Кортелл рвался назад, Джексон тащил его вперёд. Как бы отстраняясь от самого себя, Кортеллу удалось обуздать свою ярость. Он сам уже сознавал, что разозлился. До сознания дошло, что они с Джексоном тянут друг друга в разные стороны. В мозгу его пролетели, завихряясь, образы Иисуса и менял, Петра, отсекающего ухо раба, Иисуса, висящего на кресте, и господа, оплакивающего потерянного сына. Он вспомнил, кто он есть и где он есть, и позволил Джексону взять себя за локоть и увести вниз по холму, оставляя Кэссиди стоять перед безмолвной группой. Потом он вспомнил Фор-Корнерс, штат Миссисипи, и Галаад в четырёх милях от него по грунтовой дороге, в котором жили белые люди. Вспомнил, как ехал по усаженным деревьями улицам, стараясь выглядеть незаметным в дедушкином стареньком 'форде' 1947-го года, тщательно протёртом от пыли. Вспомнил, как бабушка проверяла, бела ли и отутюжена ли его рубашка. Потом вспомнил, как старшая кузина Луэлла, горя желанием облегчить свою грудь и своё сердце, возвращалась домой по пыльной дороге из Галаада, распаренная и измученная в форме горничной, чтобы покормить ребёнка, который целые четырнадцать часов её отсутствия оставался с матерью Луэллы. Ещё он вспомнил, как часами сдерживал желание помочиться и белых школьников, глазевших на него стеклянными глазами, когда он приходил к хлопковому сараю без 'надлежащего дела', желая лишь передать записку дяде, который работал за сараем, на заднем дворе. В его памяти они все теперь выглядели как Кэссиди.