– Нет, я имею в виду… – Фишер заколебался. – Потом, понимаешь? Дома…
ФАК-чувак просунул голову меж полами плащ-палаток: 'Я сажаю грёбаную вертушку. Тащите его наверх, в зону высадки. Какого хрена ждёте?' С рацией на спине, он побежал обратно, в темноту, переговариваться с пилотом.
Шеллер откатился в сторону, когда ввалились Фитч с Хоком и взялись за носилки. Воспользовавшись заминкой, он ничего не ответил Фишеру. Как поведут себя ткани разреза? Инфекция? Не перерезал ли он сосуды, о которых даже не знает? Он честно не знал, что случится, и полностью сознавал, что мог обречь Фишера не только на бездетность, но и на импотенцию.
Меллас наблюдал, как тени заскользили вверх по склону. Знакомые постукивания, словно водили по стиральной доске, вполне могли быть услышаны в долине под ними, когда вертолёт держал высоту, скользя между верхушками деревьев и низким облачным покровом. Вдруг открыл огонь 12,7-мм пулемёт СВА. Почти сразу ему ответили два пулемёта с вертушки, вслепую посылая пули в темноту джунглей в попытке подавить огонь. Вертолёт вынырнул из темноты и хлопнулся на посадочную площадку; тут же выскочил его командир и закричал морпехам тащить носилки на борт. Кэссиди, Хок, Фитч и радист побежали с носилками через площадку и вскочили на борт вертушки, а воздух разрывался от треска пролетающих пуль. Меллас припал к земле, благодаря судьбу за то, что оказался скрыт от огня краем площадки. Вертолёт начал подниматься ещё до того, как четыре носильщика успели выскочить. Он уже совсем поднялся в воздух, когда последняя тёмная фигура спрыгнула на землю и помчалась с площадки.
Призрачный корпус вертолёта слился с темнотой, вместе с ним растворилось в ночи слабое мерцание его приборной панели. Стрельба прекратилась. Меллас приподнялся и заглянул внутрь палатки КП. Над теперь пустым уже местом с ножом в руке, весь облитый мочой и кровью, стоял на коленях старший санитар. Он одновременно и плакал, и молился.
Свет померк. Голоса затихли. Темнота и страх пришли на смену свету и рассудку. Шорох листьев, шуршащих о кору, заставлял головы непроизвольно вертеться, а сердца скакать галопом. Обволакивающая чернота и невидимая стена истекающих водяными каплями зарослей не оставляли пространства для бегства. В этой чёрной мокрой пустоте периметр казался воспоминанием. Только воображение придавало ему очертания.
Меллас трясся в своей палатке и прислушивался к шёпоту ротной связи. Через грязь он чувствовал, как дрожит Гамильтон, но не видел его, свернувшегося под засаленной нейлоновой подстёжкой к плащ-палатке. Сырая майка Мелласа прилипла к телу. Дома он дерзил матери за то, что она слегка подкрашивала её: 'Да я через милю буду весь в пятнах!' Она прикусывала губу и еле сдерживала слёзы. Мелласу тогда хотелось её обнять, но – не обнимал.