Как всегда во время революции, вещи переходили от обреченных классов к новым классам. Знать и богачи распродавали, чтобы прокормиться, а комиссаро-знать и скоробогачи жадно скупали, чтобы кичиться своими жизненными успехами. Преуспевали единицы, бедствовали все. Полковники служили ночными сторожами. Мой тесть служил помощником архивариуса в архиве того самого штаба округа, в котором был некогда генерал-квартирмейстером[1669]. Мать моя шила летнюю обувь. Отец мой от огорчения разболелся и работать больше не мог. Теща, как самая религиозная из нас, спокойнее всех переносила ниспосланные Богом испытания.
Прихода добровольцев ждали с нетерпением, но они избавили от террора, не избавивши от нужды. Милочка была уверена, что я буду в числе тех, кто первыми высадился у Малого Фонтана под прикрытием огня добровольческого флота. Под огнем морских орудий пошла она с моим братом праздновать мое возвращение: празднование заключалось в том, что они позволили себе большую роскошь – поесть мороженого. Возвращалась она домой под ружейным огнем, но ее ждало разочарование. Передовые цепи полковника Барановского подошли к нашему дому, залегли у дома, а я не появлялся. Милочка пошла угощать добровольцев чем Бог послал и расспрашивала обо мне, но офицеры обо мне ничего не знали. И только через 3 недели я дал о себе знать и обещал приехать ко дню ее Ангела. Но приехали мы несколькими днями раньше, и к ее огромной радости при виде меня примешалось маленькое женское огорчение: после болезни ей пришлось коротко остричь свои волосы и ей хотелось к моему приезду привести их в порядок и завить для красоты, а пришлось показаться простоволосой. Я, конечно, не мог при встрече с Милочкой наблюдать со стороны проявления нашей радости, и лишь много лет спустя в 1942 году увидел я, как выявляется такая радость: я шел по улице Белграда и увидал красивую еврейскую девушку лет 20 и еврея несколькими годами старше ее – они шли рука в руке и глядели друг на друга и не видели, не ощущали ничего, кроме самих себя. По-видимому, они только что встретились после долгого неведения друг о друге – в то время гитлеровцы[1670] засадили белградских евреев в лагерь между Белградом и Земуном, где были выставочные павильоны, и уничтожали их голодом; такие же лагери смерти были и в других местах Югославии. Обычно мы видим людей, но не души их; глядя же на эту пару молодых людей, я как бы не видел их, но ощущал, почти видел их души, сияющие счастьем от встречи, от воссоединения… Нечто подобное произошло и с нами – Милушей и мною – в момент моего возвращения домой. Но Милочкина радость была двойной: возвратились и муж, и любимый брат Миша.