При мне было отдано [распоряжение] занять это направление сборным отрядом под командой полковника Патиашвили.
С великими трудами дошел пешком до Розанова, повторил и передал ему все, что было со мной после ухода из штаба округа, сообщил о решении Вериго и рекомендовал приготовиться к завтрашним событиям. Затем добрался до штаба округа, отменил все распоряжения по эвакуации и приказал вызвать всех офицеров роты, взять двойные комплекты патронов, осмотреть пулеметы и пулеметные ленты и быть готовыми к получению боевого приказа. Сразу же по лицам понял, что к назначенному сроку придет только небольшая часть; до известной степени это было неизбежно и естественно, ибо большинство понимало бесцельность и безнадежность дальнейшего сопротивления, а способных на подвиг и смерть было очень немного.
Общему подавленному настроению очень способствовало объявление, сделанное прибывшими в штаб японскими офицерами и гласившее, что все русские военные, коим почему-либо будет угрожать личная опасность, приглашаются идти в японский штаб на Алеутской улице.
В связи с указанием Инагаки на броненосец, все это показывало, что японцы считают, что в ближайшем будущем для русских офицеров могла создаться обстановка личной и серьезной опасности. Комментарий к этому не требовалось; нам обещали не защиту и помощь, а только «убежище», да и то с достижением оного собственными попечениями.
Штабные распоряжения окончил незадолго до рассвета; решил пройти домой, попрощаться с женой. Дома переоделся по-походному зимнему, вооружился наганом и 2 браунингами, набил кожаный портфель запасными готовыми обоймами и, когда рассвело, поплелся опять из Эгершельда в штаб округа и по дороге зашел в штаб крепости, чтобы повидать там Вериго и получить последние указания и приказания (в 8 ч. утра кончался срок ультиматума, и надо было быть готовым к последующим действиям).
Прошел в штаб крепости с Корейской улицы, со стороны пожарной команды, и был несказанно, до остолбенения, поражен, когда застал все здание абсолютно пустым, с раскрытыми дверями, вывернутыми ящиками столов и всеми следами самого поспешного оставления или, вернее сказать, бегства. В одной из задних комнат застал старенького чиновника, что-то выбиравшего из ящика стола, и невыразимо испуганного моим появлением.
Спросил его, а где же комендант и все офицеры; выслушал ответ, что их превосходительство и господа офицеры были здесь несколько часов тому назад, но уже в штатском платье, а потом забрали вещи и уехали (насколько послышалось – в штаб японской жандармерии); с ними были и уехали грузовые автомобили с сундуками и чемоданами.