– Если Вам станет легче, говорите, пожалуйста! – Я попыталась погладить ее по руке. Она отшатнулась.
– Ненавижу, когда меня трогают. Извините. – И снова эта виноватая улыбка. – Просто я устала жить с этими тайнами. Устала жить в золотой клетке. Устала от одиночества. От равнодушия. И, наверное, мне уже пора…
Она перевела взгляд на снег и синее небо над лесом.
– Мамочка переживает за меня и ждет. – Вздохнув, она продолжила. – Вышла я из этого дома только под утро. Ко мне никто не подошел, не посочувствовал, словно меня там не было. И я пошла. В соседнюю шестнадцатиэтажку. Забравшись на балкон последнего этажа, я замерла на карнизе балкона. Смутно помню, что летали птицы, кажется, вороны. Шумела осенняя листва. Где-то уже ехали первые машины… Я согнула ноги, чтобы оттолкнуться посильнее. Но тут меня ухватили за руку. Помню, как меня втащили, как пытались напоить водой. Поднялся шум. Кто-то вызвал полицию. Пришла в себя я только в больнице. Рядом сидел вызванный отец. Увидев, что я зашевелилась, он начал орать, что дочь – подстилка ему не нужна, что он откажется от меня… Второе воспоминание относится к невзрачному менту, который выспрашивал о событиях той ночи. А потом в анализе моей крови нашли какой-то наркотик. А в кармане пальто – дозу. И из потерпевшей я превратилась в наркодилера.
Я в ужасе покачала головой.
– Да, – Людмила бледно улыбнулась, – одногруппники моего рассказа не подтвердили. И вот так я оказалась наркоманкой и проституткой. Мне светил реальный срок, а на отца пытались надавить какие-то бандюки. Я лежала трупом, а отец нашел Александра Панкратова, который в суде не побоялся меня защищать. Это было первым громким делом молодого адвоката. Они с Борисом, который тогда тоже жил в Москве, собрали свидетельские показания жителей той шестнадцатиэтажки. А с карниза меня снял дядька-афганец, не боящийся ни чертей, ни бандюков. Он догадался тогда меня сфотографировать и стащить порванные и окровавленные колготки. Он их специально хранил, зная, что на него выйдут. И, к сожалению, знал, что такое наше правосудие. Меня оправдали. В течение года я не выходила из своей комнаты, и кроме сиделки, никого не видела. Отец не хотел со мной общаться: ведь я не оправдала его надежд. И замуж с такой репутацией в хорошую семью не возьмут. Но в один весенний день, когда я сидела на подоконнике и любовалась небом, он вошел ко мне и сказал, что ко мне сватается тот адвокат. И чтобы я вела себя хорошо. Знаете, Елена Михайловна, он очень красив. Возможно, хороший начальник. Но сердце у этого человека холодное. Равнодушное. А Боря был у нас свидетелем. У него чудесные, теплые руки и живая душа, не съеденная золотым тельцом. Простите, ради Бога, что разоткровенничалась.